Фото художника Василия Верещагина

В Америке

После выставок в Вене до поездки в Америку Верещагин был занят в течение двух-трех лет устройством своих выставок, проходивших с успехом в крупнейших городах Европы. Наконец он решил поехать за океан.
Перед отъездом в Америку он собрал лучшие картины и этюды последних лет, взял полотна, проданные в свое время Третьякову и Терещенко, сам проследил за бережной упаковкой и сдачей в багаж и, соблюдая все формальности, застраховал картины на огромную сумму, чем немало удивил таможенных чиновников. Верещагин, зная повадки чиновников, не скупясь, переплатил им двадцать стерлингов. Старший приемщик, выдавший квитанцию, тихонько поблагодарил и, поклонившись, сказал:
- Нам приятно и вам спокойно. В путь-дорогу Верещагин взял себе в помощники двух кряжистых, сильных, умелых на все руки русских мужиков - сторожа Якова да садовника Платона. В Ливерпуле оба помощника Василия Васильевича - Яков и Платон - с позволения хозяина выпили бутылку виски, обнявшись, погуляли по берегу реки и за несколько часов до отбытия парохода забрались в общую каюту третьего класса.
Трехтрубный товаро-пассажирский пароход густо задымил и тихим ходом прошел мимо береговых доков и множества судов, грузившихся и разгружавшихся в этом бойком порту, связывающем Европу с Америкой. Как только пароход вышел в Ирландское море, Верещагин закрыл на ключ каюту и отправился посмотреть, как устроились в третьем классе его помощники. Оба они лежали на подвесных, в три доски, койках и, придвинув свои бородатые физиономии к иллюминатору, глядели на оставшуюся вдалеке полоску земли, где в дыму заводских и пароходных труб затерялся многолюдный Ливерпуль, а за железным корабельным бортом бушевали и пенились волны и начиналась непривычная для мужиков качка. - Ну, друзья-приятели, чем намерены в пути-дороге заниматься, чтобы не скучать? - спросил их Верещагин.
- Картишки есть, прихвачены, в дурачка сыграем, - сказал Яков, садясь на подвесную койку.
Платон добавил:
- Тут англичане едут, я буду у них американские слова вызнавать да записывать.
- И то дело, - одобрил художник, - а вздумаете почитать что-либо друг другу - зайдите ко мне наверх в двадцать пятую каюту, я вам дам книжек про Америку.
- Вот это хорошо! - отозвался Яков. - Хоть немножко будем кумекать про ту землю, куда вы нас везете. Эх, Кострома, Кострома, где ты сейчас, право, и не знаю...
- Да уж не иначе в стороне солнечного восхода, если мы в сторону заката плывем, - догадался Платон и спросил: - А долго, Василий Васильевич, мы пробулькаемся по морям, по волнам?
- Положено дней десяток, а буря застигнет, то и побольше.
- Спаси господи!..
- Спа-а-сет, - успокаивая их, сказал Верещагин. - Самое неприятное в дороге - скука. Больше развлекайтесь. Будет качка одолевать, подтяните пояса потуже - и лежите. Приходите ко мне, лимонами угощу. От качки лимоны полезно действуют...
Верещагин поднялся на палубу и, держась за поручни обноса, долго бродил взад-вперед. Сильный, но теплый ветер надвое развевал его бороду и закидывал волосы, обнажая высокий и гладкий лоб с бронзовым загаром.
Выйдя на простор Ирландского моря, пароход круто повернул на северо-запад в направлении Северного канала, за которым бушевал Атлантический океан.
В пути Верещагин старался избегать ненужных ему знакомств, уединялся в комфортабельной каюте, ни разу не брался за дорожный альбом, не сделал ни одной зарисовки. Ничто не привлекало его в пустынном, бескрайнем океане.

«И как только Айвазовскому не скучна эта стихийная натура: вода, вода, вода!.. - подумал Верещагин, глядя через иллюминатор на хмурые, с белыми барашками, волны. - Ну, поэты - понятно, у тех получается больше разнообразия: «Нелюдимо наше море», Белеет парус одинокий, «По синим волнам океана» и так далее, - рассуждал он. - Этот крымский упрямец нашел свое призвание в море, и никто, как он, во всем мире еще не отважился и но сумел так великолепно, так правдиво изображать море в любом его состоянии. И добившись в своем стремлении поставленной цели, Иван Константинович всю свою (в добрый час молвить) долгую жизнь посвятил изображению моря. Я еще в пеленках лежал, а он уже был в ореоле славы и успел завести знакомство с Пушкиным, Гоголем, Брюлловым. А сколько написано им картин! Где их только нет! Попробуй с таким волшебником тягаться... Сильна и непоколебима у него вера в свое дело... - Приметив на горизонте яркую радугу, а за ней темную, уходящую тучу, он вспомнил о картинах Куинджи и на минуту представил его в своей памяти. - Или вот еще появился новый чудодей в русской живописи - Архип Куинджи. Что это? Забавный новичок, привлекающий публику очаровательным, невиданным до него в живописи светом, или это гениальный новатор? Скорей последнее. Куинджи дает не тот пейзаж, который поднадоел в картинах, развешанных во всех купеческих гостиных... А Илья Репин? Это же колоссальная фигура в живописи нашего времени! Шишкин, Ге, Суриков, Васнецов, Крамской, Маковский... Сколько нас! И из них я один, пока лишь один, еду в Америку показать свои картины. А вот если бы всем вместе, да с лучшими образцами нагрянуть туда, в Новый Свет, и пусть бы американцы увидели нашу силу в искусстве!.. А как нелегко всё это нам дается! В наших дьявольских условиях тяжело живет и подвижнически трудится средний художник. Ведь иногда и слава уже есть, заслужена, а за славой прячутся долги, долги, и выпирает нужда отовсюду. Без средств к существованию работать невозможно. В нищенских условиях и талант может разменяться на мелочи, спуститься и погибнуть. Разве мало таких примеров в области искусства? Нужны деньги. Что-то даст мне Америка? Часть картин индийского цикла, пожалуй, все палестинские, которые мало интересуют Третьякова, можно продать в Америке...»