Фото художника Василия Верещагина

На Шипке все спокойно

Тогда местные власти догадались: купили на базаре громадные старинные ключи и на кованом подносе торжественно поднесли их генералу.
- Ну вот, давно бы так! - сказал повеселевший Струков, принимая ключи как знак полнейшей покорности побежденных. - Может быть, речь надо произнести? Что говорят в таких случаях? - обратился он к Верещагину.
Тот, еле сдерживаясь от смеха, посоветовал:
- А вы, Александр Петрович, спойте им: «Мне не дорог твой подарок, дорога твоя любовь...»
- Может, ни к чему это, а? Да ведь Суворов, Кутузов брали города, и ключи от тех городов хранятся как реликвии! - сказал Струков.
- Берите, берите, пригодятся, - с деланной серьезностью посоветовал Верещагин. - Самый большой ключ подарите мне.
- Для чего он вам? На память?
- Нет, я буду им грецкие орехи колоть... От всякой вещи должна быть польза.
Когда турецкая делегация удалилась, Струков сказал:
- Не язык у вас, а жигало, Василий Васильевич! Ну, да бог с вами! Адрианополь-то мы отхватили, это главное. А если в малом и сглупим - не беда!
- Совершенно верно, Александр Петрович, не беда!. До того, как перемирие было заключено, Верещагин с вестовым-болгарином, знавшим турецкий язык, ездил по городу. Урывками между разными делами, связанными о установлением порядка, успевал он еще делать наброски в альбомах.
Оставались считанные дни до заключения Сан-Стефанского мирного договора. Турция проиграла войну. Благодаря России создавалось самостоятельное государство - Болгария... Не дожидаясь подписания договора, Верещагин отказался от предложенных ему военных наград и стал собираться в Париж. В эти дни он еще раз повстречался с Михаилом Дмитриевичем Скобелевым. Встретились, чтобы дружески поговорить, как бывало, и расстаться, неизвестно, надолго ли. В городке Чорлу в сопровождении двух казаков-ординарцев они не спеша, ходили по пустынным улицам. Скобелев завел грустный разговор:
- Ну, вот и конец войны, Василий Васильевич. Ты встанешь за мольберт, а мне что делать? По свадьбам ходить почетным гостем вроде бы и рановато. Без войны мне не житье. Скука!.. А что будет, Василий Васильевич, если социалисты победят всюду? Будут ли нужны тогда генералы?..
Верещагин усмехнулся, ответил:
- Во-первых, трудно ожидать, чтобы скоро и всюду они победили; а во-вторых, если всюду победит социализм, то генералам тогда делать будет нечего.
- Мне такой социализм не нужен... А художники, Василий Васильевич, будут нужны социалистам или нет?
- Сам сомневаюсь, Михаил Дмитриевич, кто знает, как будет настроено общество! Ломка будет - это вне сомнения, но когда после ломки начнется созидание, и какое - трудно заранее сказать.
- А лидеры что говорят по этому поводу?
- Смотря, Михаил Дмитриевич, какие лидеры. Они тоже всякие бывают. Из французов назову Прудона. Наш Герцен называл Прудона диалектиком социальных вопросов, одним из самых выдающихся вольнодумцев, не признающим никаких общепринятых кумиров. И вот этот Прудон, касаясь вопросов искусства в общепринятом его значении, пишет, что он отдал бы Луврский музей, Тюильрийский дворец, собор Парижской богоматери и Вандомскую колонну - только за то, чтобы каждый мог иметь маленький домик на клочке земли, воду, тень, зелень и спокойствие, да еще несколько баранов... Такой идеал, возможно, и совпадает с желаниями деревенской бедноты и городских низов, - добавил от себя Верещагин, - но я лично не разделяю его мнения. Нужен кров, нужна пища и одежда постоянно и каждому, это верно. А искусство необходимо всем и вечно. Да оно и останется! Будут разрушаться троны, дворцы, будет яростно, засучив рукава, «работать» палач, вместе с коронами полетят головы, но искусство - дело рук народа - будет жить вечно. Его все-таки не умертвят...
- Почему вы так думаете? - спросил Скобелев.
- Исторические примеры тому порукой...
- А именно?
- Какие социальные встряски происходили, какие свергатели и завоеватели чередовались, а искусство Греции и Рима пережило их, осталось... Да возьмем недавний пример, - напомнил Василий Васильевич. - Конвент после революции 1789 года сразу же национализировал все произведения искусства, представляющие исторический и художественный интерес, и был издан закон: заковывать в кандалы на десять лет всякого, кто осмелится разрушать национальные памятники искусства.
- Ну, Василий Васильевич, вам тогда беспокоиться нечего. Вы будете жить и после своей смерти, - сказал Скобелев. - Итак, дорогой друг, - до встречи там, где наши пути сойдутся...
Они расстались, крепко обняв друг друга. Скобелев еще некоторое время оставался на Балканах, Верещагин поехал во Францию. Ехал он по дорогам, где недавно проходили бои, и горячий след войны всюду еще был заметен. Чтобы закрепить в памяти свои наблюдения, художник часто останавливался на местах, где лилась кровь за освобождение Болгарии, и делал дополнительные зарисовки. Там же, по дорогам войны, собирал он брошенное турецкое оружие, обмундирование и другие предметы, которые, как и многочисленные наброски в альбомах, могли ему пригодиться в дальнейшей работе. Приближалась быстрая и теплая болгарская весна. Снег растаял: с гор в долины шумно прорывались ручьи. Болгарские землеробы обсаживали деревьями могилы отважных русских солдат и храбрых своих дружинников. В деревнях готовились к посеву.
Верещагин поднялся на гору, которая солдатами была названа «Закусочной». Отсюда царь с братом-главнокомандующим и свитой следили за ходом третьего неудачного штурма Плевны. Тут валялись пробки и осколки бутылок из-под шампанского, торчали среди прошлогодней травы ржавые жестяные банки и разбитые ящики. Отсюда, с этой сопки, виднелись перевалы Шипкинских высот, где не слышалось ни выстрелов, ни скрипа повозок, нагруженных ранеными и обмороженными солдатами. Было здесь просторно и тихо.