Фото художника Василия Верещагина

Снова за океан

Когда наступил первый срок уплаты за картину, Макдони с недоумением посмотрел на Верещагина:
- На основании чего и сколько я буду платить вам? Где такое условие?.. Документ, подписанный вами и свидетельствующий о том, что владельцем картины являюсь я, а не вы, заверен главной нотариальной конторой. Вы можете получить копию этого документа, и... только...
- Вы шутите?!
- Нет, мистер Верещагин.
- Тогда и я вас спрашиваю серьезно: что мне с вами делать? Пристрелить, как паршивую собаку, или же судиться с вами?..
- Ни то, ни другое...- ухмыляясь, сказал Макдони. - За убийство вас могут судить по всей строгости американских законов. Вы тогда перестанете быть Верещагиным. Судиться со мной? Можете, это не возбраняется. А что вы от этого получите?
- Я хочу иметь свою собственную картину!..
- Попытайтесь.
Поняв, что разговор с бывшим доверенным ни к чему хорошему не приведет, Верещагин немедленно обратился за советом и помощью к адвокату. Тот выслушал художника, перелистал справочники американских законов и с откровенностью циника сказал, что правосудие всегда защитит тех, кто больше даст... Верещагину дать было нечего, да он и не мог унизиться перед вымогателем, нагло смеявшимся ему в лицо.
- Будете ли вы, мистер Верещагин, писать в европейских газетах о махинациях с продажей вашей картины? Вы уже когда-то пробовали критиковать наши коммерческие обычаи. И вот сама судьба вам мстит за это. Виноваты вы - со своей смехотворной доверчивостью. Америка - это такая страна, где деловитость всегда в почете...
Верещагин слушал адвоката, и отчаяние овладевало им. Картина, отнявшая целый год работы и вызвавшая, в связи с поездкой на Филиппины и Кубу, огромные денежные затраты, досталась мошеннику бесплатно.
«Эх, Лида. Лида! - в отчаянии размышлял Верещагин. - Ты из Москвы предвидела то, чего я здесь, у себя под носом, не заметил!.. Как же быть? Как мне наконец выбраться из этой проклятущей Америки?!»
В минуты тяжелых переживаний он доставал из кармана револьвер: «А не кончить ли всё разом, не оборвать ли на этом жизнь? Или же убить подлеца-антрепренера?» Он прятал револьвер в карман, брался за перо и писал Лидии Васильевне, спрашивая у нее совета. Долго шли ответные письма из Москвы, из-за Серпуховской заставы. Сколько было за это время горестных дум передумано!.. Все в голову приходило, кроме желания взяться за кисть и палитру. И не с кем было поговорить в этом дьявольском отчуждении, не с кем поделиться мыслями. Иногда он продавал свои филиппинские этюды и существовал на вырученные мизерные суммы. Вот и жена ему опять пишет, и слезы чувствуются между строк в ее письме.
«Вася!.. Брось думать о пуле в лоб, тебе этого нельзя сделать из-за детей. Нельзя их разуть, раздеть и на улицу вытолкать. Ведь ты честный человек и честным должен быть до конца. Если не сладишь в Америке, приезжай сюда нищим; будем вместе спасать детей, а то я одна не перенесу удара...»
И дальше приписка от Лидочки и карапуза Васеньки:
«Прощай, папа, прощай, дорогой, будь же бодр, крепись, не прячься от неудачи, смотри ей прямо в глаза...»
- «Смотри ей прямо в глаза...» - повторял Верещагин при чтении долгожданного письма и чувствовал, как к горлу подкатывался ком жгучей досады на то, что позволил себя обмануть какому-то прожженному прохвосту и не может теперь ни семье помочь, ни сам из долгов выбраться и выехать в Россию.
В таком положении ему еще не приходилось бывать.
«Нет Третьякова, некому выручить»,- думал Верещагин в эти мрачные дни. Он вправе был тогда негодовать не только на американские бесчестные нравы, но и на плутократов, царских чиновников, которые, договорившись о покупке картин, посвященных 1812 году, не спешили расплачиваться с художником за его многолетние труды. Уже не раз на даче и в мастерской за Серпуховской заставой появлялся в его отсутствие усатый пристав с портфелем, украшенным серебряной монограммой, и присматривался к имуществу Верещагина, мысленно прикидывая стоимость отдельных предметов в случае их распродажи.
В начале девятьсот третьего года Верещагин свел наконец концы с концами в Америке, скопил немного денег и выехал в Россию. К счастью, вскоре деньги за картины, приобретенные для Исторического музея, полностью перевели на его счет. Долги были погашены. Жизнь в мастерской художника пошла своим чередом. Этюды, привезенные в этот раз, Василий Васильевич не распаковывал. Он не хотел, чтобы они напоминали ему об Америке.