Фото художника Василия Верещагина

На выставках

- Мерзавцы! Башибузуки! Паразитические наросты на теле народа -вот вы кто!.. - ворчал вконец разгневанный Верещагин, спускаясь по широкой лестнице из министерской приемной. - Хватит унижаться! - решил он. - Поеду на юг, а оттуда махну в Париж. Как жаль, что нет там теперь своего угла! Нет ни мастерской, ни квартиры. А сад - какой был хороший сад! Нынче Маковский живет в моем бывшем особняке, живет да благоденствует. Пятнадцатилетние деревья в саду... а поди как здорово они вымахали в этой теплой, солнечной стране, стали будто полувековые... - И Верещагин, забыв о разговоре с Фредериксом, стал вспоминать о былых временах, проведенных во Франции, в Париже и близ этого шумного города, в своей мастерской, с которой он так сроднился.
Весной и осенью 1896 года с большим успехом прошли верещагинские выставки на юге России.
Зимой он отправился в Париж.
И здесь успех был колоссальный. Французы, весьма заинтересованные новыми работами Верещагина, беспрекословно разрешили ему экспонировать весь цикл картин 1812 года. Выставочные залы ломились от публики. А Верещагин, встречаемый овациями, выступал перед посетителями:
- Да, друзья, у меня давно возникло желание откликнуться на события 1812 года, - говорил он вдохновенно и чистосердечно. - Я давно собирался показать в живописи великий национальный дух русского народа, его самоотверженность и героизм. И еще - пусть не в обиду будет сказано вам, патриоты Франции, - для нас, русских людей, Наполеон не бог и не сверхчеловек. Русский народ низвел его с пьедестала. И это было также моей задачей - показать его падение. Я человек простой, обыкновенный русский человек - мирный, не признаю захватнических войн.
Картины Верещагина о событиях 1812 года своим содержанием затрагивали чувства французов, у некоторых вызывали слезы обиды за французскую армию; тем не менее выставкой восторгались все, без различия профессий, состояния и положения в обществе. Около картин «Пожар в Кремле» и «Зарево Замоскворечья» непрерывно группами толпились посетители, велись оживленные обсуждения. Старый отставной гренадер, вытирая платком на лысой голове пот, глядел на эти полотна и, чувствуя укоры совести за деяния своих отцов, говорил:
- Смотрите, смотрите, какой ад! Во что превращена была Москва с приходом Наполеона!.. Какой ужас! Наш император не владел Москвой. Нет, каждый клочок земли горел под ним...
- План Наполеона рухнул в этом пожарище, - добавлял другой - посетитель из мастеровых. - Русские - добрые люди, но за тяжкие обиды они умеют наносить еще более тяжкие удары...
- А вы обратите внимание на эту картину, - слышался женский голос. - Бегство Наполеона по старой Смоленской дороге... Вот что случилось с нашей великолепной армией! Сколько их осталось от полумиллиона? Горсточка!.. Русская зима... Холодом так и веет от этой картины. Кутается от мороза в шубу великий повелитель... Я читала в каталоге об этом эпизоде. Одному французу в панике отступления тяжелой орудийной повозкой раздавило ноги. Он не может подняться. Император, опираясь на палку, проходит мимо него. А пострадавший кричит ему вслед: «Чудовище! Ты грызешь нас десять лет! Солдаты, берегитесь этого людоеда, он сожрет вас всех!..» Да, он уже сожрал!.. Вот еще картина - «Ночной привал великой армии». Да это же - конец, гибель! Франция, Франция, не надо было нападать на Россию!.. - воскликнула женщина дрогнувшим голосом.
- Эти картины должны принадлежать Франции как укор за злодеяния завоевателя, - говорили одни из посетителей.
- Москва не уступит их.
- Художник, учившийся у Жерома, много лет прожил в Париже. Но картины эти предпочитает оставить Москве...
Иногда публика тесным кольцом обступала Верещагина, требовала его пояснений к картинам и рукоплескала ему. Французские газеты единодушно высказывали похвалу. В Англии по поводу этой выставки писали:
«Верещагин - Гомер живописного реализма!..»
«Верещагин - Лев Толстой в живописи!.. Тот же гений, то же бесстрашие, та же борьба за то, что они считают истиной, хотя бы иногда и ошибочно».
Стали появляться в заграничной печати заметки, выражающие удивление по поводу инертности и странного поведения царского правительства, которое упускает за границу национальные патриотические картины знаменитого Верещагина. И тогда, стыдясь мирового общественного мнения, правительство решило приобрести весь цикл картин 1812 года и поместить их в Историческом музее. А пока творения Верещагина продолжали путешествовать по городам Европы. В Берлине, в залах рейхстага, за один месяц на выставке побывало восемьдесят тысяч человек. Приехал на выставку и пожелал встретиться с Верещагиным сам кайзер - Вильгельм Второй. Бравый император, с закрученными усами, звеня шпорами, быстро обошел выставку и, желая сказать что-то значительное, изрек, обращаясь к сопровождавшему его художнику: «Ваши картины - лучшая гарантия против войны...»
Верещагин вежливо поклонился и подумал: «Королям да императорам не положено по чину разговаривать, они только вещают». Кто-то из свиты Вильгельма поспешно записал слова кайзера в книжечку в сафьяновом переплете, куда заносились речи и афоризмы императора. Верещагин был весьма невысокого мнения о Вильгельме, недавно отстранившем от дипломатической деятельности «железного канцлера» Бисмарка.
«Тебе до хитроумного и жестокого Бисмарка далеко,- думал художник, глядя на узкий и продолговатый лоб Вильгельма. - Ведь как-никак «железный канцлер», хитрейший интриган, был на своем месте и немало потрудился для объединения и укрепления Германии. Посмотрим, как без него твои дела пойдут...»
Вильгельм остановился против одной из картин, видимо больше всех поразившей его воображение. Это было полотно, изображающее бегство Наполеона из России. Закутанный в шубу завоеватель шел впереди остатков своей отступающей гвардии, среди трупов, торчащих из-под снега, а позади в упряжке тащилась наполеоновская кибитка, похожая на мрачный катафалк. Да и вся группа войск во главе с поверженным императором напоминала похоронную процессию. По мере того как Вильгельм, глядя на это полотно, углублялся в свои мысли, он мрачнел и злился, играя желваками. И опять он соизволил задумчиво изречь: «И несмотря на это, все еще есть люди, желающие повелевать миром, но все они кончат подобно этому...» Слова кайзера снова угодили в сафьяновую книжечку.
«Неглупо сказано, - подумал Верещагин, чуть, заметно усмехаясь щелочками своих веселых и добрых глаз. - Значит, до самых печенок дошло...»
Вильгельм и его свита удалились из рейхстага. Верещагин проводил их до площади, где, окруженные плечистыми, златыми гусарами, они разместились в экипажах и помчались в загородный дворец Сан-Суси.