Фото художника Василия Верещагина

В Академии художеств

Каждый день, кроме дней воскресных и праздничных, Верещагин приходил в залы Академии, прилежно занимался рисованием, не менее прилежно слушал лекции преподавателей о научных основаниях перспективы, о выборе предмета рисования и рисовальной технике, о материалах, веществах и способах, употребляемых в живописи, о смешении и взаимодействии красок и о многом другом. Особенно любил он слушать наставления профессора Александра Егоровича Бейдемана.
- Если искусство живописи не зародилось в вашей душе, если оно не живет в вашем сознании, тогда не беритесь за кисть, - говорил Бейдеман ученикам Академии. - Знайте, что искусство - это высшая степень деятельности, что оно дается в руки только людям упорным.
Однажды на урок пришел художник Седлецкий, с легким запахом сивухи, но совершенно трезвый, в новом сюртуке, у кого-то взятом напрокат, в клетчатой жилетке. Рубаха на нем была не первой свежести, шея перехвачена вместо галстука неизвестной материей, напоминающей чулок. Видно было, что Седлецкий, поспешая на урок, оделся как попало и во что пришлось. Седлецкий короткими шагами прошел на кафедру и долго молча смотрел в аудиторию. Наконец, выдавив из себя хриплый вздох, заговорил:
- Предмет нашего урока - фи-зи-оно-ми-ка. Каждый художник прежде всего должен быть физиономистом, то есть уметь по строению и выражению лица угадывать душу человека, все тончайшие изгибы его характера и даже помыслы; угадывать и изображать карандашом и кистью, как угодно, лицо человека, чтобы оно ясно выражало настроение, мысль, душевные свойства. Для того чтобы глубоко познать физиономику, вы потом найдите время прочесть труды Лафатера и Шпурцгейма, а пока я вам скажу, что каждый из вас от природы в какой-то мере физиономист. Разве любой из вас не может определить по выражению лица - радость или печаль, ужас, подозрение, довольство и другие отражения переживаний?..
Но этого мало. Временные переживания, выражения страстей и тому подобное легко узнает каждый не искушенный в физиономике, по отпечаток характера сможет прочесть на лице только тот, кто долго и внимательно изучал физиономику. Говоря эти вступительные, общие слова, Седлецкий всматривался в лица учеников и вдруг, заметив среди них Верещагина, улыбнулся и сказал: - Что такое физиономика как предмет познания человеческой личности со всеми ее оттенками, мы сейчас разберем на примере. Вот передо мною один из вас - не буду называть его фамилии,- у него высокий лоб, который придает ему умный и внушительный вид. У него две коротенькие морщинки над носом - доказательство того, что сей молодой господин, ученик Академии, привык думать и умеет наблюдать; слегка раздутые ноздри свидетельствуют о решительности этого человека; волнистые губы, и притом плотно сжатые, подчеркивают твердый и благородный характер. Темного цвета большие углубленные глаза весьма наблюдательны, необыкновенный блеск глаз тоже принимается в расчет. Блеск глаз доказывает способность увлекаться, восторгаться и негодовать, к чему больше всего бывают склонны люди даровитые, с зачатками таланта. Волосы густые, всклокоченные, не поддающиеся гребенке - признак грубости, некоторого эгоизма и вспыльчивости... Неизвестно, что еще хотел добавить Седлецкий к характеристике тайком рассматриваемого им Верещагина, как тот не вытерпел, поднялся с места и, вспыхнув, проговорил:
- Господин преподаватель, я понимаю, что вам для урока нужен иллюстративный материал, но я не кролик и не лягушка, чтобы пластать меня на мелкие части...
- Ну вот видите, проявилась вспыльчивость, - сказал Седлецкий, обращаясь к аудитории, и, улыбаясь, добавил: - Короче говоря, Верещагин подтвердил мои слова о надобности изучения физиономики...
Занятия проходили своим чередом. Преподаватели часто менялись... Каждый из них стремился дать своим слушателям давным-давно заученные и утвержденные в программах, обветшалые, неизменные академические сведения об искусстве, о том, как и кого надобно копировать, какие надлежит брать сюжеты из истории и мифологии, как нужно придерживаться классического трафарета, с соблюдением равновесия в картине, чтобы в ней был центр, средоточие главных фигур на переднем плане, а вое остальное гармонично дополняло произведение и, сливаясь в одно целое, вызывало у зрителя эстетическое чувство. Ни разу не пришлось Верещагину слышать от преподавателя Академии о том, что искусство должно служить народу, а не ограниченному кругу избранных аристократов и эстетствующих богачей... В скором времени после пресловутого манифеста Верещагину пришлось снова поехать во Францию. Случилось так, что профессор Академии художеств Александр Егорович Бейдеман отправлялся в Париж писать фрески на фронтоне посольской церкви. Как дисциплинированного и способного ученика, он взял на помощь Верещагина. Тот не отказался поехать, но, добравшись до Парижа, заболел и на скудные средства был вынужден лечиться и отдыхать в Пиренеях. В эти дни, невзирая на слабость здоровья, он много занимался зарисовками с натуры. Рисование с натуры было интересней, привлекательней надоевшего академического копирования. Рисовал он карандашом в альбомах.
Однажды тщательно выполненные рисунки Верещагин показал французскому живописцу Девериа. Тот небрежно отклонил эти рисунки:
- Копируйте великих мастеров. Не увлекайтесь натурой!..
- Не могу! Копирование мне в Академии надоело. Буду учиться рисовать с натуры, - возразил Верещагин и с увлечением продолжал делать зарисовки.
После выздоровления и отдыха в Пиренеях, перед тем как вернуться в Петербург, Верещагин побывал в салонах Люксембургского музея, где были выставлены последние картины современной французской живописи. Из всего, что он увидел, ему понравилась живопись художника-путешественника, члена Парижской королевской Академии художеств - Жерома. Живопись Жерома неожиданно и глубоко заинтересовала Верещагина. В пути на родину он вспоминал восточные жанровые произведения Жерома: и как молодые греки забавляются петушиным боем, и как русские солдаты-песельники, эти неунывающие храбрецы, развлекаются где-то на чужой стороне.