<>

Константин Коничев. Повесть о Верещагине

   

Верещагин
   
   
Фото художника
Василия Верещагина
 
  

  
   

Содержание:

В родительском доме - 2 - 3 - 4
В царский приезд - 2 - 3
Поездка на богомолье - 2 - 3
Первое плавание - 2
На избранный путь - 2 - 3
В дни «освобождения» - 2
В Академии - 2 - 3
В Тифлисе
В Париже - 2 - 3 - 4 - 5
Поездка в Закавказье - 2 - 3 - 4
На Шексне - 2 - 3 - 4
В Туркестане - 2 - 3 - 4
«Забытый» и другие - 2 - 3
Персональная выставка
2 - 3 - 4 - 5
В путешествие - 2 - 3
В Индии - 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7
Накануне войны - 2 - 3 - 4
На Балканах - 2 - 3 - 4 - 5
На Шипке все спокойно - 2 - 3 - 4
Картины и выставки
2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7
Стасов - 2 - 3
В годы преследований - 2 - 3 - 4
Три казни - 2 - 3 - 4
На венских выставках - 2 - 3 - 4
В Америке - 2 - 3 - 4 - 5
Фонограф Эдисона - 2
У Маковского - 2 - 3
Распродажа картин - 2
Над седым Днепром
2 - 3 - 4 - 5 - 6
Вологодские типы - 2 - 3
Верещагин и Кившенко - 2 - 3
Весной на Севере
2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8
На Поклонной горе - 2 - 3 - 4
У Забелина - 2 - 3
По следам 1812 года - 2 - 3 - 4 - 5
Портрет Наполеона
На выставках - 2 - 3
В Крыму
Снова за океан - 2 - 3
Поездка в Японию - 2 - 3 - 4 - 5
На Дальний Восток - 2 - 3
В Порт-Артуре - 2 - 3 - 4
На собрании в Академии

   


Вторая поездка в Закавказье

Вечером при свете горевших, пропитанных нефтью тряпок, расстроенный и уставший от подобного зрелища, с альбомом под мышкой, он возвратился к месту своего временного жилья, в глиняную саклю при разгонной почтовой станции. После короткого отдыха в сакле он записал в тетради то, что увидел на празднике в Шуше:
«В толпе народа, на городской площади в Шуше, я был свидетелем зрелища, подобного которому по фанатизму и дикости, вероятно, не сохранилось в наше время ничего и нигде. Протяжные крики: «Хусейн, Хусейн!» - дали знать о приближении процессии, которая вскоре и показалась. Впереди тихо двигаются режущиеся: несколько сот человек идут в две шеренги, держась левой рукою один за другого, в правой у каждого по шашке, обращенной острием к лицу. Кожа на голове фанатиков иссечена этими шашками; кровь льется из ран ручьями так, что лиц не видно под темно-красной корой запекшейся на солнце крови, только белки глаз да ряды белых зубов выделяются на этих сплошных кровяных пятнах. Нельзя без боли смотреть на режущихся таким образом малолетних, идущих в общей шеренге, в голове шествия...»
«Да не сон ли это? - подумал Верещагин, представив все виденное на площади в Шуше. - Нет, не сон!» Он развернул листы альбома и стал рассматривать сегодняшние беглые, но довольно четкие и удачные зарисовки, сделанные им с фанатичных самоистязателей. И снова брался он за карандаш и заносил в тетрадь свои впечатления:
«В середине, между рядами режущихся, идут главные герои дня, ищущие чести уподобиться своими страданиями самому Хусейну, - полунагие фанатики, израненные воткнутыми в тело разными острыми предметами. Лицо такого мужа украшено наподобие зубцов короны тонкими деревянными палочками, заткнутыми за кожу на лбу и на скулах, до ушей; тут же подвешены небольшие замочки; складные зеркальца нанизаны на груди и на животе, они прицеплены на кожу проволочными крючками. На груди и на спине привязаны концами, крест-накрест, по два кинжала, привязаны так плотно, что достаточно малейшего неловкого движения - и лезвия их врежутся в тело. С боков так же не безопасно расположены острые обнаженные сабли с накинутыми на концы их цепями...»
«Черт их не поймет, что за обряд, что за дикость!» - изумлялся Верещагин. - На всем белом свете ничего не встретишь подобного!»
Но вот после праздника в Шуше наступила тишина. Площадь, где ручьями лилась кровь добровольных мучеников, опустела. Верещагин продолжал заниматься зарисовками. Ногайцы, греки нищие, калмыки, татары и казаки, служившие в Шуше, появлялись на страницах его альбома. Этюды верблюжьих упряжек, джигитов, танцующих осетинов, молящихся татар, исступленных, кающихся, самоистязающихся... Пробыв здесь три недели, художник отправился к русским поселенцам, молоканам и духоборцам, посмотреть, как они живут, чем занимаются. В лощине между гор притаилась русская деревня Славянка. Судя по надписи, выжженной на доске, прибитой к столбу, в Славянке было «205 дворов и 600 душ мужеского пола». Такие же деревни, заселенные высланными духоборцами, находились в окрестностях Славянки. Люди жили здесь в нищете и лишениях.
- За какие же грехи и преступления вас оторвали от родной тамбовской и саратовской земли и выслали сюда? - спрашивал Верещагин духоборцев.
- За веру, батюшка, страдаем, за веру!
- В чем же вы разошлись с православными попами?
- Не признаем писания, не чтим икон, ненавидим попов-обманщиков. Из всех святых признаем одного царя и пророка Давида, этот хорошие песни сочинил. Троицу почитаем, да не ту, что в церквах малюют. Наша святая троица: Память, Разум, Воля!
- И за это страдаете?
- Нет, теперь уже не страдаем, - отвечали духоборцы. - Двенадцать годов мучились впроголодь, а теперь скота накопили. Живем от коровьего молока да от бараньей шерсти.
- Значит, довольны?
- От скотины и земли благодатной довольны, питаемся. На басурманов есть жалобы наши, - принимая художника за представителя русских властей, жаловались сектанты и наперебой, чуть не со слезами на глазах, излагали ему свои обиды на попов и торговцев.
- Торговля да религия - это уж такое дело, где без обмана никак нельзя, - сказал Верещагин.
- Да кто ты такой? Мы от чиновников таких слов не слыхивали, дерзость ты говоришь!..
- Я - вольная птица, художник. Вот и вас могу нарисовать.
- Нет уж, лучше не надо. Мы не любим этого, - отказывались духоборцы. - Ты к молоканам сходи, тех прыгунов, болтунов, кляузников рисуй.
- И тех нарисую, и вас. Почему вы так плохо о своих соседях отзываетесь, чем они вас прогневали?
- Путаники, одно слово - путаники! - не унимались духоборцы. - Бесовы утешители. Плясуны, поцелуйники, развратники окаянные! Побывайте у них на бдении в Новой Саратовке. Узнаете, что это за люди. Дикари! А мы - люди смирные, не шумим, над собой не глумимся.
Верещагин слушал их, и на лице его отражалась горькая усмешка. Чем же, какими доводами можно объяснить то, что без пользы и надобности засоряет головы, затемняет сознание этих людей? Для чего, кому нужен весь клубок разнообразных верований? Тут и шииты, и духоборцы, и прыгуны-молокане, и обыкновенные христиане. Все они перемешались, перепутались в этих кавказских предгорных долинах, и разрознены все до враждебности. За несколько недель пребывания в Шуше и других местах Закавказья Верещагин написал литературные очерки и сделал множество зарисовок с наиболее характерных здешних жителей, на что-то уповающих, слепо верящих в заоблачную жизнь и выносливо страдающих на земле... Кавказские рисунки, эскизы и этюды поздней осенью он привез в Париж в мастерскую Жерома.
Снова начались учебные будни.
Жером несколько раз пересматривал рисунки Верещагина, восхищался ими, показывал ученикам в своей студии и говорил:
- Юные друзья мои, учитесь у этого русского, умейте так плодотворно проводить каникулы, как он провел их. Смотрите, как много и как хорошо он сделал!

продолжение