Фото художника Василия Верещагина

В дни «освобождения»

Так, разговаривая, они подошли к Сенатской площади, свернули от Исаакия к Адмиралтейству, где были выстроены рядами «масленые» ларьки и балаганы, тянувшиеся почти до самой Александровской колонны. В начале Невского проспекта, около Дворцовой площади происходила какая-то непонятная сумятица: конная и пешая полиция и рота солдат-гвардейцев с помощью плотников-строителей сносили и передвигали балаганы подальше от Зимнего дворца. Седлецкий и Верещагин остановились около группы солдат, толкавших по бревенчатым каткам раскрашенное в древнерусском стиле сооружение, построенное для представления уличных комедий.
- Ох, и тяжела махина! - говорил ефрейтор, наблюдавший, с какими усилиями солдаты передвигают балаган.
- А для чего это площадь расчищаем, разве тесно от народа будет?
- Как знать, может, смута будет, может, смятение, так надобно место освободить, чтобы было где конно-артиллерийской бригаде развернуться...
- Что и за свобода будет, если на смотре появятся пушки...
- Приказано с картечью, на всякий случай... А балаганы эти мешают...
- А ну, нажми, ребята! Эй, ухнем!..
- Какую махину построили, да ее легче сломать и перенести, чем по бревнам катить.
- Ломать не приказано. Нажми, ребята!
- И что слышно насчет земли - бесплатно или за выкуп?..
- Только за выкуп.
- А пороть мужиков будет закон?
- Закона не будет, а порка останется.
- Господи, какая это свобода, если приказано пушки с картечью...
- А слышали, в Петропавловской крепости тоже пушки наготове?
- Принц Ольденбургский свой дворец в крепость обратил. Каменщики амбразуры делают...
- Ничего себе ожидается святой денек!..
- Не рассуждать! Это не вашего ума дело!.. Нажимай, братцы... А ну сильней... Сама пойдет! Сама пойдет!
Слушая бесхитростный солдатский разговор, Седлецкий взял за руку Верещагина: - Слышь, братец, дела-то какие, площадь от балаганов освобождают. Пушки с картечью приказано... Ну и масленица ожидается! Заранее начальство понимает, что реформа не устроит крестьянина...
Однако обнародование царского манифеста обошлось без пушек и картечи. Пятого марта Верещагин, весьма неохочий до церковных молебствий, пошел в церковь послушать чтение манифеста.
В торжественный час литургии священник протяжно, словно псалтырь, читал:
- «Божиею милостью мы, Александр Вторый, император и самодержец Всероссийский, царь Польский, великий князь Финляндский, и прочая, и прочая. Объявляем всем нашим верноподданным...»
В церкви среди горожан было много деревенских «отходников» - сезонных рабочих, в домотканых поддевках, в дубленых полушубках. Все стояли, затаив дыхание, будто окаменелые, и ждали простых слов о мужицкой свободе, о земле: «Паши, засевай, сколько душе желательно...» Но вместо этого слышались с амвона непонятные, не доходящие до сознания слова:
- «...Но при уменьшении простоты нравов, при умножении разнообразия отношений, при уменьшении непосредственных отеческих отношений помещиков к крестьянам, при впадении иногда помещичьих прав в руки людей, ищущих только собственной выгоды, добрые отношения ослабевали, и открывался путь произволу, отяготительному для крестьян и неблагоприятному для их благосостояния, чему в крестьянах отвечала неподвижность к улучшениям в собственном быте...»
Народ слушал, тяжко вздыхал, крестился и ничего не понимал из прочитанного. «Не те слова, запутанный смысл, - думал Верещагин, - Мужику надо сказать прямо и ясно...» Наконец в отдельных возгласах священнослужителя послышались слова, вызвавшие тяжелый общий вздох, похожий на стон:
- Этого ли мы ждали?!
- Да это ж обманная грамота...
- Так и подохнем, не увидя свободы...
У попа дрогнул голос. Он слышал эти реплики, как тихий вопль из наболевших душ, и потому, чтобы заглушить отдельные слабые, как бы нечаянно прорвавшиеся голоса, громко продолжал:
- «Пользуясь сим поземельным наделом, крестьяне за сие обязаны исполнять в пользу помещиков определенные в положениях повинности...
...Крестьянам и дворовым людям пребывать в прежнем повиновении помещикам и беспрекословно исполнять прежние их обязанности. Помещикам сохранить наблюдение за порядком в их имениях, с правом суда и расправы, впредь до образования волостей и открытия волостных судов...»
«Так вот она какая, реформа! Где же тут освобождение? - мысленно спрашивал себя Верещагин. - Вместо барщины кабала податная - оброчная, и даже расправа сохраняется...»
Когда, дочитывая манифест, священник возгласил во всю глотку: «Осени себя крестным знамением, православный народ, и призови с нами божие благословение на твой свободный труд...» - у Верещагина рука не поднялась, не сотворила креста, ибо благодарить всевышнего было не за что. Не подождав конца обедни, Верещагин побродил в раздумье по Невскому и вернулся домой. Отец его ликовал:
- Против такого освобождения мы ничего не имеем. Вот она - Россия! Это тебе, Вася, не какая-нибудь Европа. Без революции... Царь-батюшка у нас - ох голова!..
Слушая торжествующего отца, Василий опустился в кресло, сказал:
- Эх, отец, нашел чему радоваться. Всенародно обжулили крестьян, самым открытым и бесстыдным образом... Только надолго ли?..