Фото художника Василия Верещагина

В годы преследований

...С Берлинской выставки, не дожидаясь ее закрытия, Василий Васильевич выехал в Париж, сопровождаемый Яковом. К усталости художника добавились недомогание и повышенная нервозность. В пути услужливый Яков с беспокойством, выраженным на его обветренном суровом лице, наблюдал за Верещагиным, выполнял все его приказания и, как мог, старался ободрить добрым словом:
- Поваляться вам надо на чистом воздухе, Василий Васильевич, у себя на даче. Да ничего не делая, и позабыть обо всем. Этакой Олександр-то Васильевич нехороший, опять вывел вас из терпенья. А вы бы ему по рылу дали - и вам бы легче стало. Хуже всего обиду внутри себя претерпевать. Вот наш брат мужик, бывает, в деревне дерется, побьет друг дружку, и на душе станет легче...
- Кажется, у вас в костромской глуши народ мирный, не драчливый?
- Да как сказать, Василий Васильевич, больше по праздникам лупят друг друга, с пьяных глаз. Вино - оно всегда растравляет человека, зверем делает. Иной спьяну-то и топор схватит. А топором что за драка - одно душегубство, а там, глядишь, и острог. Вот вы, я часто слышу, осуждаете войну, а война - дело вроде законное: бей - не то тебя убьют, куды денешься?.. А побывали бы вы под Вологдой, в любой волости... Ох, и колошматят там по праздникам! Ужасть! Урядник и стражники не успевают протоколы строчить. А откуда не знаю об этом, так скажу: под Вологдой я плотничал, срубы рубил, крыши крыл. У нас в Костромской верно, народ более смиренный.
- Так-так, Яков. И война, говоришь, дело законное?
- Ну, как вам сказать! Тут, извините, дело не моего ума, цари да короли законы пишут, они и на войну людей призывают.
- А как думаешь, могли бы цари и короли между собой разумно договориться и не проливать чужую кровь?
- А черт их знает! У каждого царя своя гордыня, каждому хочется жить пошире. А смерть придет - земля глубока, всем места хватит. Воевать, поди-ка, всегда будут, а вот зловредное пьянство в народе можно бы законом пришибить, и делу конец. Пей себе на здоровье чай, кофей, а водки - чтобы и духу не было!
- Да ведь, кажется, и ты водочку-то обожаешь?
- А кто ж ее, проклятую, не обожает? Я пью - не перепиваю, того ради, чтобы кровь по жилам живей ходила, да и песенку затянуть невредно. А другой напьется, сунется под забор и храпит, как животное, прости господи!
- С тобой этого не случалось?
- Никогда, Василий Васильевич. У меня душа-мера. Опять же я знаю устав насчет питья. Стариками заказано.
- Какой устав?
- Да такой, будто присказка: пей, да ума не пропей. Первых две чарки пить - ум копить. Утроить - вполне устроит. Учетверить - и от пятой не отговорить. А пятую пить - пьяну быть. Чарка шестая - голова пустая. Седьмую пить - совсем безумну быть. За восьмую и девятую приняться - с места не подняться. Выпить десять - взбесит. Дальше пить - себя убить!..
- Забавный устав! Ну-ка повтори, Яков, я запишу. Пока Василий Васильевич доставал из чемодана записную книжку, Яков сказал:
- Однажды вот так братцу вашему Олександру я вранинку рассказал про снохачей, как те мешали своими грехами колокола на церкву поднимать. Братец-то хохотал-хохотал, потом переписал с моих слов, да в книге и пропечатал. После я читаю и глазам своим не верю: все мои слова настоящими буквами отпечатаны...
В удобном купе вагона, по пути из Берлина в Париж, их было только двое. И тем не менее Верещагин не скучал с Яковом. Снова Верещагин у себя, на даче в Мезон-Лаффитте. Елизавета Кондратьев на между прочими домашними делами в то время занималась переводами журнальных и газетных статей с русского на немецкий язык. Прибегала к помощи мужа, но и эти консультации тяготили его. Был заметен резкий упадок сил, и с каждым днем становилась ощутительнее потребность в отдыхе. Однажды, уединившись, он лежал на примятой траве возле пышного куста сирени и, закрывшись от солнца широким парусиновым зонтом, читал вышедшую в России книгу Давида Мацкевича о французской живописи. Читал медленно, вдумчиво и в некоторых местах мысленно оспаривал автора.
Увлеченный чтением, Верещагин не заметил, как тихонько подошел Яков:
- Василий Васильевич, приехал этот, высокий, сутулый писатель... Прикажете сюда пустить или пройдете с ним в мастерскую?
- Как?! Иван Сергеевич! Добро пожаловать! - Верещагин отбросил книгу и быстро пошел навстречу Тургеневу.
Они обнялись.
- Ну как, Василий Васильевич, относитесь к весьма не героической кончине своего друга?..
Верещагин отшатнулся, посмотрел удивленными глазами на Тургенева:
- Какой кончине? Какого друга?
- Вы разве не слышали? Сегодня в газетах новость: Скобелев умер. И смерть его окружена какими-то тайнами. Скончался поздно ночью, в одной из московских гостиниц, в номере у какой-то приезжей немки Шарлотты...
- Какая судьба! - воскликнул Верещагин, и две крупные слезы скатились по лицу. - Генерал хотел умереть на поле боя. Иногда он словно бы искал смерть. Не страшась гибели, ходил и ездил под обстрелом. А вот поди знай, где смерть расставила свои сети! Жаль вояку, жаль... Военным талантом он обладал безусловно, и храбростью не был обижен...