Фото художника Василия Верещагина

В родительском доме

Обо всем передумал Вася Верещагин, лежа на горячем сыпучем песке, и понял, что теперь у него с отцом пути-дороги разные. Да и неизвестно - доведется ли еще его отцу дожить помещиком до своей кончины. Вон Герцен что пишет: «Дайте землю крестьянам! Она и так им принадлежит. Смойте с России позорное пятно крепостного состояния, залечите синие рубцы на спине наших братии - эти страшные следы презрения к человеку...» Но не доходят до черствых душ слова Герцена. «И все-таки это не голос вопиющего в пустыне, - думал Вася Верещагин, - но ужели помещики будут ждать, когда мужик обухом топора постучит по господским черепам и пробудит в них человеческое сознание?..» И не заметил Вася за рассуждениями, как Игнатий, прополоскав в Шексне свою истертую, окровавленную одежонку, ушел домой. Между тем давно уже все проснулись в доме Верещагиных. В поварне дымились печи, гремела посуда, что-то кипело, варилось, жарилось к завтраку и обеду, но не до кушаний было встревоженному тяжкими думами Васятке.
Из мрачного раздумья юношу вывели бежавшие опрометью от усадьбы четыре барские собаки - Жучко, Серко, Соловейко и Катайко. Они бежали к месту, где лежал Вася, а за собаками неторопливой походкой, плавно ступая по зеленой травке, двигалась мать Васи, Анна Николаевна. Заплаканные глаза ее смотрели сурово. «Значит, был с отцом обо мне разговор», - подумал Вася, поспешно одеваясь.
- Васятка! Домой! - сухо произнесла мать и, не подходя близко к сыну, круто повернула обратно. И опять впереди нее понеслись четыре послушных пса. Понурив голову, плотно сжав губы, Вася пошел за матерью. Она остановилась, остановился и Вася. Не оборачиваясь и не глядя на него, как провинившемуся мальчишке, сказала:
- Ты сегодня нагрубил отцу. Сейчас же приди к нему, поклонись, попроси прощения.
- Никогда! - решительно отрезал Вася. Он шел за матерью и видел, как у нее от рыданий вздрагивали плечи.
В тот день в доме Верещагиных стояла строгая, гнетущая тишина. Всё делалось молча; домочадцы и прислуга не решались даже пошептаться. Барин сидел, запершись в кабинете, охватив пальцами свою полуседую голову... Хмурое молчание в семье Верещагиных продолжалось ровно неделю. Наконец, после изрядной выпивки, отец решил заговорить с сыном.
- Васятка, - сказал он вдруг так резко, что сидевшие за столом перестали есть. - Васятка, - после длительной паузы повторил отец, - мне ведомо и матери твоей тоже, кто из наших сыновей кем будет. За этим не надо идти к цыганам и гадать... Николка выучился - будет коммерсантом; Сергей имеет склонности к военному делу; Сашка-тот кропает стишки и рассказики, предположим, пока никуда не годные, но чем черт не шутит: он может стать писателем, поэтом. А ты, гардемарин Морского корпуса, мог бы стать морским офицером, верным слугой царю и отечеству. Но станешь ли? Что тебя ожидает? Дух противоречия не приведет тебя к добру... Ты слушаешь меня?
- Слушаю, папа, - задумчиво отозвался Василий. - Продолжайте, я слушаю.
- Слушаем и мы, - скорбно проговорила Анна Николаевна.
- Так вот, - продолжал отец, - так и знай: изводи сколько хочешь бумаги и карандашей для баловства, по знакомства с питерскими художниками не к лицу тебе. Не забудь, что ты - сын дворянина, и я не позволю тебе стать маляром-живописцем!
- А я все-таки хочу стать художником!.. - резко возразил Вася. - Это мое желание. И не мешайте мне его осуществить. А если поможете - буду только вам, моим родителям, благодарен. Думаю, что добьюсь своего. Так и знайте: помещиком мне не быть, офицером - тоже.
- Что я слышу!.. Молокосос! Кто тебя такого породил?! - рассвирепел отец.
Кусок шекснинской стерляди застрял у Анны Николаевны в горле. Она закашлялась и со слезами на глазах вышла из-за стола. Отец стукнул кулаком по столешнице, бледный удалился в кабинет. Примирение не состоялось...
Отдышавшись на кожаном диване, отец, не раскрывая дверей, громко крикнул:
- Мать! Пришли парикмахера!..
И вмиг со двора в чистом холщовом халате, со всеми принадлежностями парикмахерского ремесла появился в кабинете помещика старый отставной солдат, искусный цирюльник. Он брил барина через день. Каждый раз, натуго оттягивая тройной подбородок и нещадно выскабливая короткую седую щетину, спрашивал:
- Ну, как бритвочка, не беспокоит ваше высокородие?..
И каждый раз Верещагин, наслаждаясь бритьем, отвечал:
- Ничего, бритва в порядке и беспокойствия не причиняет.
Сегодня барин был хмур и на обычный вопрос цирюльника ответил, тяжело вздохнув всей грудью:
- Поострей твоей бритвы отношения с сыном Васькой, и беспокойству не предвидится конца...
- Уладится, ваше высокородие.
- Нет, не уладится. Упряма наша верещагинская порода. Черт с ним! Уступлю. Ему жить. А мои дни к закату идут - не к Петрову дню, а к Покрову приближаются...