Фото художника Василия Верещагина

У историка Забелина

После нескольких поездок в подмосковные волости Верещагин снова с усердием принялся за работу. Но иногда ему еще казалось, что недостает некоторых деталей для полноты той или другой картины цикла 1812 года, и тогда он снова обращался к архивам и к литературе, отразившим эту величественную эпопею русского народа. Однажды Верещагин пришел за помощью и советом к известному историку и археологу, почетному члену Академии наук, Ивану Егоровичу Забелину.
Забелину тогда перевалило за седьмой десяток, но это был еще крепкий, подвижной старик, с огромной седой бородой и длинными седыми волосами. Невзирая на возраст, он много и неустанно работал над материалами истории Москвы. В его трудах всегда чувствовалась любовь к русской старине. Презирая врагов России, Забелин с величайшей любовью освещал деятельность народных защитников - вожаков, выдвинутых самой массой народа. Минин и Пожарский, по его высказываниям, являлись святыми, бескорыстными спасителями отечества, выдвинутыми всенародным патриотическим движением. Точно так Забелин оценивал и роль Кутузова в Отечественной войне. Верещагин знал отдельные работы Забелина, как-то: «Домашний быт русских царей», «История и древности Москвы», и ему, разумеется, известно было, что лучшего консультанта - знатока истории нашествия «двунадесяти языков» на Москву - едва ли еще где можно сыскать. Иван Егорович имел превосходную библиотеку, обладал огромной картотекой, записями всевозможных исторических событий и, помимо всего этого, был человеком добрым и отзывчивым.
Верещагин застал Забелина на прогулке в Кремле. Опираясь на зонт, заменявший трость, Забелин не спеша, старческой походкой шел мимо Грановитой палаты, где в ряд лежали стволы трофейных пушек, хранившихся со времен войны 1812 года. Стволы были не крупных калибров, длинные, медные, покрывшиеся зеленой окисью, и гулко звенели, когда Иван Егорович кончиком зонта ударял по ним.
Подойдя к историку, Верещагин снял шляпу и низко поклонился:
- Надеюсь, понаслышке знаете: я - Верещагин.
- И не только понаслышке! - живо отозвался Забелин, протягивая художнику руку. - Рад познакомиться. Хм... Понаслышке! Да за кого вы меня принимаете? Разве я у Третьякова не бывал! Разве я о ваших выставках стасовских статей не читал? Разве мне не известно, что вы из Парижа перекочевали за Серпуховскую заставу, в наш первопрестольный град, и что в настоящее время поглощены работой над серией картин Отечественной войны? Все, голубчик мой, знаю, и гораздо больше, нежели понаслышке. Приветствую и кланяюсь...
- Як вам, Иван Егорович. Не откажите в добром слове.
- Чем могу помочь вашей милости, с великим удовольствием.
- Да вот, вы уже сказали, что знаете, над чем я теперь работаю...
- Знаю и очень одобряю. Вам по силам, по плечу, как говорят, такая работа. Вы и Наполеона одолеете, и русский народ вознесете. Кому это делать, если не вам?.. И знаете, двенадцатый год - это тема истории Москвы, истории России. Но знайте, Москва заняла свое место не потому, что с этого вот холма полюбились ее окрестности Юрию Долгорукому. И прав историк Ключевский, считая, что Московское государство с его столицей зародилось не в скопидомном сундуке Ивана Калиты, а на поле Куликовом! Знаменитая Куликовская битва завершила и закрепила объединение Руси вокруг ее центра - Москвы. Впрочем, Василий Васильевич, едва ли вы нуждаетесь в уроках по истории.
- Меня интересует, Иван Егорович, где, как и что происходило в Москве в 1812 году. Иногда, знаете ли, в незначительной, на первый взгляд, детали отражается многое...
- Я вас понимаю, - сказал Забелин. - Что ж, вот мы и можем начать беседу с этих деталей.
Верещагин взял под руку Забелина, и они пошли по заросшему зеленой травой кремлевскому холму, мимо соборов, теремов и палат, иногда останавливаясь для того, чтобы представить себе места происходивших событий.
- Вот здесь, где мы с вами находимся, - говорил Забелин, - Наполеон стоял, окруженный свитой, и наблюдал за пожаром Замоскворечья. Здесь, у этих стен, французы расстреливали русских мужиков, якобы уличенных в поджогах Москвы. А здесь, Василий Васильевич, обратите внимание, в древней русской святыне была устроена конюшня. Французские генералы со своими штабами размещались кто где мог: Мюрат - на Гороховом поле, в доме Разумовского, принц Евгений - на Тверской, в доме Мамонова, Лористон занял особняк Растопчина на Лубянке, где ныне Страховое общество... А канцелярия Лористона - смеху подобно - размещалась на колокольне Ивана Великого! Двести девяносто церквей и монастырей (а не сорок сороков, как принято выражаться) были заняты солдатами наполеоновской армии и разграблены. В одном только Успенском соборе басурманами украдено восемнадцать пудов золота и триста двадцать пять пудов серебра...
- И даже крест с колокольни Ивана Великого сняли и, где-то утопили в озере, - добавил Верещагин, глядя на колокольню, возвышавшуюся своим куполом, словно золотой короной, над всей белокаменной Москвой.
Забелин продолжал:
- Когда Наполеон очутился лицом к лицу перед явной бедой и узнал через своих шпионов о том, что русские люди якобы приписывают целостность и нерушимость своей державы обладанию чудотворным крестом на колокольне Ивана Великого, то, будучи сам не свободен от предрассудков, приказал этот крест снять, что и было сделано с великим трудом. Неприятели разграбили все магазины, разрушили фабрики. У Бутурлина и у историка Карамзина сожгли богатые библиотеки. Университет разорили, драгоценные научные коллекции уничтожили. Да что говорить, Василий Васильевич, оставил Бонапарт надолго неизгладимый след! Но сильна матушка Русь - отстроилась Москва, стала краше прежней. Поднялась, как феникс, из пепла. И хорошее дело затеяли вы, Василий Васильевич, - показать в живописи великую эпоху. По вашим произведениям долгие столетия русский народ будет судить о силе и могуществе своих предков, отразивших страшное, неслыханное в истории войн нашествие. У истории свои права и свои законы: видимо, не бывает таких полководцев и войск, которых нельзя было бы разбить.