Фото художника Василия Верещагина

Картины и выставки

Знакомство Верещагина с Тургеневым стало началом их дружбы. Но часто встречаться не было времени ни у того, ни у другого. Верещагин весь отдавался творчеству. По двенадцать часов ежедневно он находился в мастерской. И только когда на Мезон-Лаффитт спускались сумерки, он, усталый, показывался около своей дачи, прогуливаясь перед сном с Елизаветой Кондратьевной. Как-то поздней осенью в Париж из Петербурга приехал Стасов. К тому времени Василий Васильевич многое успел завершить, и посещение мастерской Стасовым было как бы предварительным осмотром готовых картин к предстоящим выставкам. Мягко ступая по коврам и медвежьим шкурам, Стасов не спеша то подходил к картинам вплотную, то отходил подальше на удобное для осмотра расстояние. Наконец, сделав для себя заметки в записной книжке, он присел на плетеное кресло в уголке мастерской. Верещагин, сидя на табуретке за мольбертом, заканчивал мелкие поправки на картине из индийского цикла «Всадник-воин в Джайпуре».
- Ну, какое у вас впечатление, Владимир Васильевич? - спросил, складывая в ящик кисти и палитру, Верещагин.
Вытерев руки полотенцем, он подсел к Стасову.
- Впечатление? - Стасов двинулся в кресле, постучал записной книжкой по столу и, не сводя глаз с картин, сказал:
- Каждая ваша новая вещь из этой балканской группы картин оставляет сильное впечатление. Вы умеете рассказывать печальную истину о пережитой войне, чувствуется широкий размах народности в вашей живописи!.. Но дело этим не ограничивается.
- Вы меня не расхваливайте. Лучше предостерегите от ошибок, которых я сам не вижу, не замечаю, - перебил Верещагин, - а то знаете, разные газетных дел мастера никогда не предостерегают от ошибок, а подстерегают. Ваше, Владимир Васильевич, суждение и для меня и для каждого русского живописца - приговор, как водится, справедливый.
- Нет, нет, помилуйте! - отмахнулся Стасов. - Выносить приговор я не собираюсь. Я люблю могучего художника Верещагина и боюсь - как бы не стать однобоким в своих суждениях. Одно могу сказать - вы здорово, вы крепко хлещете войну.
- Да, это моя цель. И я от нее не откажусь до тех пор, пока пальцы могут держать кисть, пока зрение не изменит мне. А потом - можно и на покой. Лишь бы картины остались жить.
- Они будут жить. И прежние, и эти, и те, что еще будут вами созданы. Третьяков снова просил меня заверить вас, что он очень заинтересован балканским циклом картин. Если нужна вам денежная ссуда или задаток - он даст в любое время.
- Знаю, знаю, - ответил на это Верещагин. - Несколько дней тому назад я писал ему о направлении моих работ. Думаю, что его, как умного и порядочного человека, устроит мое отношение к военным темам. А теперь, Владимир Васильевич, давайте вместе с вами посмотрим, что тут такое я натворил и почему, а как - судите сами. Вы уже все мои новые вещицы пересмотрели молчком, я вам не мешал и не помогал их разглядывать. Но должен к некоторым из них сделать для вас словесное добавление. Прежде всего: картины все до одной за короткий срок написаны здесь, в Мезон-Лаффитте. А эта мелочь - рисунки и этюды, что на полках, - все привезены с Балкан. Сделал бы больше, если бы не ранение и не отвлекался бы по штабным делам то у Скобелева, то у Струкова... Вот картина «Победители». Изображены турки-мародеры, надевающие на себя одежду с убитых русских солдат. Обратите внимание на самодовольные глуповатые физиономии турок, уцелевших во время боя. Они рады дешевой добыче, а вокруг них в бурьяне обезглавленные трупы наших егерей.
- Трагический маскарад! - сказал Стасов. - Разумеется, вы не могли подглядеть такого эпизода, но он был. Зритель не усомнится в правдивости... А ваша «Панихида» по силе своего влияния будет сродни вашему «Апофеозу». Какой здесь жуткий и печальный пейзаж войны! - воскликнул Стасов. - И снежные траншеи на Шипке, и горькая ирония вашего триптиха «На Шипке все спокойно» - всё это ужасно трогательно и сильно подействует на каждого, особенно на простых людей. Не беда, если расфуфыренные купчихи и графини, поморщившись, пройдут мимо таких картин.
- А вот с этой картиной, вернее, с этим фактом, была целая история, - проговорил Верещагин, показывая на двух пленных башибузуков, связанных спина к спине. - Эти два изувера, увидев беременную женщину, поспорили между собой - кого она вынашивает, мальчика или девочку; поспорили на пари и... распороли ей живот. Были за этими стервецами и многие другие преступления. Болгары поймали, связали их и привели к русскому командованию для суда и казни. Но преступников не повесили: приставили к ним часового, тот отошел в сторону - и болгары искромсали этих негодяев так, что казнить уже не было надобности.
После необходимых кратких пояснений ко всем картинам, - а их было довольно много, - Верещагин сказал:
- Работал я, Владимир Васильевич, с большим азартом, с увлечением. Уставал, ложился спать, ночью пробуждался и ждал - когда же наконец наступит утро, чтобы снова, скорей, скорей взяться за дело. А в голове уже созревали новые планы - как и что надо делать, где и какие внести поправки, добавления. Труд без вдохновения - это не творчество... Нет, я так не могу работать. Надо гореть, а не чадить. Зная технику своего дела, располагая некоторыми задатками таланта, можно сделать многое.
- Вы опять поработали на славу! - Стасов поднялся с места и подошел к картине, изображающей длинный транспорт раненых русских солдат. - Сделали вы много и очень хорошо! Конечно, кое-кто вас обвинит в тенденциозности. Ну что ж, пусть обвиняют. Какое же искусство без тенденции? Идея, политика, публицистика в ваших картинах, я бы сказал, также заслуживают одобрения всяческого, как и ваше своеобразное, верещагинское, реалистическое мастерство. Характер этого мастерства глубоко заложен в самой вашей увлекающейся, вперед стремящейся натуре. Вы не боитесь ничего и никого, даже не боитесь ошибок, - в этом тоже есть признак вашей огромной силы.
- Зачем же их бояться! Из ошибок можно извлечь пользу в том случае, если они правильно поняты и отметаются прочь.