Фото художника Василия Верещагина

Портрет Наполеона

Работа над циклом картин 1812 года подходила к концу. Художник составлял каталог и пояснения к нему для первой предстоящей выставки; снова обращался к картинам, находил в них отдельные недостатки, устранял и дописывал детали. Все чаще и чаще задумывался он над вопросом о том, кто приобретет эти картины, кто, не обидев ценой, вызволит его из очередных материальных затруднений. Деньги, когда-то вырученные в Америке за картины, истощились. К тому же росла семья: у Верещагиных родился сын - шустрый мальчуган Вася... Однажды к ним пришел натурщик Филиппов. Раскланявшись с Лидией Васильевной, он потребовал, чтобы она его пропустила к хозяину в мастерскую.
- Боюсь, пустит ли? - усомнилась Лидия Васильевна. - В последние дни он никого не принимает, готовит картины к выставке...
- Мне-то уж отказа не будет! - убежденно проговорил Филиппов. - Да мы с вашим супругом какие дела делали! Лучше и не перечьте. Да я из-за этой своей наполеоновской физиономии место в лакеях потерял. Если Василию Васильевичу долго не понадоблюсь, пойду в официанты, в «Гранд-Отель» приглашают...
Верещагин вышел из мастерской:
- Что за шум? А-а, Петро! Зачем пожаловал?..
- Пришел я, Василий Васильевич, картины посмотреть, как ты их напоследок разукрасил. Занятно же, как-никак моя фигура там. Еще хочу спросить, если я более вам не нужен, то пойду в официанты.
- Пожалуй, больше надобности нет, а так вообще ты меня не избегай. Кому от ворот поворот, а тебя - милости просим!
- Вот видите! - торжествуя, кивнул хозяйке Филиппов.
- Да ты сегодня какой-то и на Наполеона не похожий. Усишки, бороденка с проседью...
- Василий Васильевич, а ведь и Наполеону бриться было некогда на морозе да в бегах от казаков.
- Совершенно верно, Петро, идея! - воскликнул Верещагин. - Придется еще разок тебя изобразить, именно таким - небритым, с изморозью на волосинках и, разумеется, в зимнем одеянии. Кончено - решено! Снимай свою одежонку, надевай на себя наполеоновскую шубу, и я тебя разделаю. Лида, налей Наполеону стакан портвейна, чтобы у него краска в лице заиграла...
И не успел Филиппов опомниться, как Верещагин расставил мольберт, приготовил краски на палитре и сразу за работу. Привалившись спиной к бревенчатой стене, Филиппов искоса посматривал на картины, стоявшие на полу возле стен, на полках и на диванах, и рассуждал:
- Вот если бы не было этой картины, где французы расстреливают наших мужиков, то, глядя на эту, где неприятелей заметает и хоронит вьюга, мне было бы жалко их, французишков, но когда просмотришь всё, то получается одно единое целое, как песня, из которой слова не выкинешь. И по-моему, закончить так надо: не похоронной вьюгой, эта картина хороша перед самым концом. А какая запевка, такой и конец у песни. Так лучше будет.
- А ведь ты прав, Петро!- удивился Верещагин.- Я понял твою мысль. Серия картин должна начаться портретом Наполеона - того Наполеона, гордого и надменного, который только что пришел в Москву и уверенно ожидает мира, а завершается цикл картин изображением Наполеона, которому казаки побриться помешали!.. Такого Наполеона никто еще не изобразил. - Увлеченный этой мыслью, Верещагин продолжал с упоением работать над последним портретом Бонапарта. И продолжал размышлять вслух, беседуя с собой и натурщиком:
- Да, Петро, в нынешнем веке никому еще не уделялось столько внимания, как Наполеону. И в литературе, и в живописи портретной и батальной, и в скульптуре. Вот и я свою руку приложил...
- Да, вы-то здорово приложили!..
- Как мог, Петро, так и приложил. Его современники, знаменитые художники - Давид, Жерар, Гро и другие оставили потомству прекрасные изображения Наполеона, прославили его. У меня не та задача. Сегодняшний портрет «Наполеон в зимнем одеянии» будет не только завершением моих картин этого цикла, но больше того, он подскажет зрителю,, даст ему понять и почувствовать, что с могуществом этого полководца навсегда покончено. От прежнего Наполеона ничего не осталось. Таким его можно брать под конвой - и на остров Святой Елены.
Работал над этим портретом Верещагин не отрываясь, целый день. Сердито урчало в животе у натурщика. Время подходило к ужину, а еще не подавали обеда. Наконец. Лидия Васильевна поставила две большие миски густых щей из баранины. Мигом они были опорожнены. Затем появились на столе тарелки с жареной рыбой, кисель из клюквы и два стакана молока.
- Спасибо, хозяюшка, давненько так крупно не кушал. С такой прожорливостью, как у меня да у Василия Васильевича, нам долго износу не будет. И болезнь всякая стороной пройдет, - сказал, зевая и крестя рот, Филиппов.
- Даже с точки зрения медицины это верно, - поддержал Верещагин - а я, кажется, и не наелся.
- Я тоже! - весело воскликнул натурщик. - Работа не тяжкая, а сидишь, сидишь и чувствуешь...
- Мне, Лида, ничего не надо, а Петру подкинь чего там есть на кухне.
- Разве еще мисочку щей?
- Нет, щи теперь не к месту, а нет ли чего полегче? Скажем, киселя с медком или еще молочка с булочкой? - спросил Филиппов. Выпив кринку молока, Петр за Верещагиным прошел в мастерскую.
Продолжать работу было уже поздно. Солнце садилось за Серебряный Бор, в подмосковные рощи. Освещение в мастерской изменилось, стало смеркаться.
- Ну что ж, Петро, друг мой! Портрет я дорисую без тебя, за этим дело не станет. Так, говоришь, в «Гранд-Отель» поступать собираешься? Дело хорошее! Там от одних чаевых разбогатеть можно.
- Если умеючи жить, - согласился Филиппов.
- По знакомству устраиваешься?
- Нет, сказал я хозяину гостиницы, что я верещагинский «Наполеон», а он выспросил меня о том, как я попал в «Наполеоны», и говорит: «Приходи в официанты, мне лучшей рекомендации и не надо».
- Чего доброго, тебе еще рекламу создадут, - засмеялся Верещагин, и глаза его сузились, а широкая, расчесанная надвое борода затряслась от добродушного смеха.
На прощанье он рассчитался с натурщиком и пообещал навестить его в ресторане «Гранд-Отель». Расстались они добрыми друзьями...