<>

Константин Коничев. Повесть о Верещагине

   

Верещагин
   
   
Фото художника
Василия Верещагина
 
  

  
   

Содержание:

В родительском доме - 2 - 3 - 4
В царский приезд - 2 - 3
Поездка на богомолье - 2 - 3
Первое плавание - 2
На избранный путь - 2 - 3
В дни «освобождения» - 2
В Академии - 2 - 3
В Тифлисе
В Париже - 2 - 3 - 4 - 5
Поездка в Закавказье - 2 - 3 - 4
На Шексне - 2 - 3 - 4
В Туркестане - 2 - 3 - 4
«Забытый» и другие - 2 - 3
Персональная выставка
2 - 3 - 4 - 5
В путешествие - 2 - 3
В Индии - 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7
Накануне войны - 2 - 3 - 4
На Балканах - 2 - 3 - 4 - 5
На Шипке все спокойно - 2 - 3 - 4
Картины и выставки
2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7
Стасов - 2 - 3
В годы преследований - 2 - 3 - 4
Три казни - 2 - 3 - 4
На венских выставках - 2 - 3 - 4
В Америке - 2 - 3 - 4 - 5
Фонограф Эдисона - 2
У Маковского - 2 - 3
Распродажа картин - 2
Над седым Днепром
2 - 3 - 4 - 5 - 6
Вологодские типы - 2 - 3
Верещагин и Кившенко - 2 - 3
Весной на Севере
2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8
На Поклонной горе - 2 - 3 - 4
У Забелина - 2 - 3
По следам 1812 года - 2 - 3 - 4 - 5
Портрет Наполеона
На выставках - 2 - 3
В Крыму
Снова за океан - 2 - 3
Поездка в Японию - 2 - 3 - 4 - 5
На Дальний Восток - 2 - 3
В Порт-Артуре - 2 - 3 - 4
На собрании в Академии

   


У историка Забелина

Верещагин погладил бороду, расправил усы и, побрякивая ложечкой в стакане, застенчиво ответил:
- Иван Егорович, у меня очень много времени для работы: я не пью спиртных напитков, по крайней мере не бываю пьяным. Я не курю, не хожу в церковь и, к сожалению, очень редко посещаю театры. Не люблю принимать гостей и сам воздерживаюсь ходить к кому-либо.
- Все это хорошо и правильно. Жизнь коротка, и было бы преступно расходовать ее бесцельно, по-обывательски. Вас еще не все правильно понимают, - сказал Забелин. - Я как-то у Мутера прочел пошленькую оценку, где он «величает» вас маленьким, черненьким человечком!..
- Что ж, - перебил собеседника Верещагин, - иногда, как сказано поэтом, приходится слышать «звуки одобрения не в сладком рокоте хвалы, а в диких криках озлобленья». Моя жизнь не течет ровным ручейком. Она вся в противоречиях и конфликтах.
- Со Стасовым вы хотя и в ссоре, но он вас любит. Но слышно, что не Стасов, а Булгаков пишет о вас книгу. Верно это?
- Да. Булгаков намеревается издать обо мне книгу с иллюстрациями.
- Жаль, что этот автор-издатель может выпустить книгу в пышном оформлении, но он не в состоянии по-стасовски глубоко анализировать ваше творчество. О вашем труде должно быть громкое слово сказано. Стасов - тот может. Сила!.. Ваш биограф Булгаков, или кто другой, может допустить серьезную недомолвку, если не скажет, что в широкой, верещагинской, нараспашку русской душе таится дух всеобщего братства. Борьба против завоевателей - вот что, на мой взгляд, главным образом отличает вас от других деятелей искусства.
Верещагин осмотрел полки и шкафы, переполненные книгами, затем перевел свой прищуренный взгляд на Забелина, сказал, показывая на библиотеку:
- Вы ученый. Перечитали все это, прежде чем стать известным Забелиным. Я, к сожалению, читал мало. Но, возможно, столько, сколько нужно для художника. Я учился и продолжаю учиться на своих наблюдениях, в своих поездках. В живописи меня привлекает этнографическое исследование вещей и явлений. Я зарисовываю все: людей, зверей, природу, архитектурные памятники, предметы быта. Я жадный художник, мне все нужно. И если мне не удается в живописи, в той или другой работе, достигнуть желанных результатов, я бываю взбешен. Мне ничто не мило, пока не добьюсь своего...
- Это как раз здоровое упрямство, - одобрил Забелин. - Еще Ломоносов отличался тем же.
- Художник должен быть усидчивым. Но я не могу долго находиться на одном месте. Подходит старость, мне уже за пятьдесят... Конечно, это еще не большие годы, но пора уж, казалось бы, пристроиться к месту. В Котлах, за Серпуховской заставой, я соорудил себе гнездо. Сижу замкнувшись, как Соловей-разбойник, не подпускаю к себе ни конного, ни пешего. Пишу, не хвастаясь скажу - много холста извел! А куда-то вот тянет и тянет... Чего-то еще но видел, с кем-то еще не встречался, не говорил, не запечатлел. В свое время в Индию влекло меня индийское солнце, и хотелось видеть и знать эту густонаселенную страну. В Туркестан и на Балканы я ездил, чтобы увидеть войну, видеть, как гибнут от пуль и замерзают в снежных сугробах наши храбрые и безответные солдаты, чтобы потом в картинах показать изнанку войны. На Север меня влекла русская старина. Кстати сказать, Иван Егорович, должны и вы быть озабочены тем, как уберечь памятники русской старины в Вологодской и Архангельской губерниях. Многие на глазах гибнут, исчезают.
- Мне уже поздно думать, Василий Васильевич, о принятии каких-то организованных мер для сохранения северной старины. Вы меня моложе, голос у вас свежей, и о тех непорядках, которые приметили, путешествуя по Северу, сообщите в святейший синод.
- К черту синод! Он-то и благословляет духовенство строить кирпичные церкви с сусальной мишурой и всякой чепухой! - И более спокойным тоном Верещагин продолжал: - А ведь какие интересные вещи водятся в таежной глуши Севера! В начале нынешнего лета, в июне, я ездил с Двины на Пинегу, в Гавриловскую волость. Там есть древняя, безымянного русского резчика скульптура, изображающая Николу-чудотворца. Я ее занес в альбом. Само по себе изображение Николы в виде языческого идола интересно, и вряд ли где еще можно подобное встретить. Никола вырезан из ольховых досок, раскрашен, в правой руке у него обнаженная жестяная сабля, в левой - игрушечная церковушка. Чтобы придать авторитет «чудотворцу», его приподнимают с полу и в. майский Николин день обувают в новые сапоги. К декабрю эти сапоги Никола «чудесно» изнашивает. Они вдруг становятся старыми, совершенно непригодными к носке.
Забелин искренне расхохотался, представив себе воочию переобувание Николы, и попросил у Верещагина фотографию этой зарисовки.
Долго еще сидели они и обо многом переговорили. За решетчатыми окнами кремлевской гридницы сгустились сумерки. Мерцающими звездочками засияли огни в купеческих домах Замоскворечья. Прогудел колокол, за ним другой, третий, и невесть сколько их затрезвонило к вечерне.
- Пора домой, - сказал, поднимаясь, Верещагин. - Простите, что оторвал вас от дела. Благодарю за внимание. А будет моя выставка картин - прошу явиться моим беспристрастным судьей с исторической и художественной точек зрения.
Забелин провожал его до Боровицких ворот.
Извозчик-лихач, по-московски «ванька», быстро доставил Верещагина за Серпуховскую заставу.
Взбежал на крыльцо он и торопливо дернул грушу звонка. Работник Иван, открывая двери, робко предупредил:
- Потише, Василий Васильевич, супруга ваша плачут...
- Лидуся! Что случилось? - крикнул Верещагин, вбегая в комнату.
- Горе, Вася, большое горе! Из Петербурга телеграмма: Рубинштейн умер.

продолжение