Фото художника Василия Верещагина

Персональная выставка

- Нет, Василий Васильевич. Но Шексну вашу знаю. Бывал там около Кириллова в Федосьином Городке. Красивые места. Река быстрая, холмистые берега. Бывал и в монастырях, смотрел живопись и архитектуру древнейших времен. Богата памятниками старины наша матушка-Русь, а Север - особенно. Да и люди там с упрямкой, но общительные. Наверно, эта общительность от артельных отхожих промыслов, от бурлачества. Там в каждой деревне бурлаки. Нельзя пожаловаться и на гостеприимство, - продолжал Гаршин, - бывал я около Кириллова и Белозерска во многих деревнях в престольные праздники. Там, несмотря на бедность, всё же люди умеют приготовить обилие всяких кушаний и пития.
- Да, на этот счет у нас люди изобретательны: понимаете, пироги - и те бывают у них не менее как двадцати сортов! - увлекшись разговором о земляках, сказал Василий Васильевич, а Гаршин, улыбаясь, начал перечислять: - Шаньги, мушники, налитушки, опарники, гороховики, рогульки, колобки и чего только деревенские люди не придумают в своей тихой, мирной жизни, чтобы хотъ чем-нибудь скрасить ее. А потом вот так, по воле «его величества», попадают эти кириллово-белозерские жители; куда-то в далекие туркестанские края, честно дерутся, не ведая - за что, честно умирают, вот так, как об этом красноречиво свидетельствуют ваши, Василий Васильевич, картины.
- Видите ли,- ответил на это Гаршину Верещагин,- я так думаю, что будет время - будет постоянно мир на земле, но пока еще такой порядок, что голоса дипломатов заглушаются ревом пушек... Ну, Всеволод Михайлович, спасибо за хорошие слова о выставке. Желаю вам успехов! - Они крепко пожали друг другу руки и расстались в переполненных зрителями комнатах солидного учреждения, предоставленного для выставки...
А толпа все прибывала и прибывала... Полиция впускала зрителей группами, и все-таки происходила давка и толкотня. Иногда полиции появлялось больше, чем следует, - значит, кто-то пожаловал из высокопоставленных. Побывал на выставке и генерал Кауфман, находившийся в те дни в Петербурге. И совсем неприятные разговоры дошли до туркестанского генерал-губернатора о том, что художник Крамской неосторожно проронил о выставке похвальные и дерзкие слова: «Выставка туркестанских картин Верещагина - это колоссальное явление, событие, превышающее все завоевания Кауфмана...»
- Что это - искусство или бунтарство? - в тесном офицерском кругу возмущался Кауфман. Осматривая выставку, он остановился против картины «Забытый». Нахмурился и приказал адъютанту:
- Позовите прапорщика Верещагина! Ах, да вот он сам! Где же это вы, Верещагин, видели, чтобы мои солдаты забывали и оставляли мертвецов на поле боя, на съедение птицам? Такие сюжеты подрывают военный дух, оскорбляют армейскую честь. Сознайтесь, вы «Забытого» нигде не видели? Будь так, вы первый потребовали бы предать его земле!..
- Не в этом суть правды, ваше превосходительство, - возразил Верещагин. - Разве для художника обязательно видеть забытого солдата в такой позе? Разве мы мало видели убитых, и разве вы не видели человеческих костей, валявшихся на полях бывших сражений? «Забытый» написан мною под влиянием фактов...
- Каких фактов?
- Тех, ваше превосходительство, которые были повседневными во время наших походов.
- Другие ничего подобного не замечали. А это что такое? Очередной плод вашего воображения? - спросил генерал, приближаясь к двум рядам висевших картин. Одна из них называлась «Окружили», другая - «Вошли». На первой изображен трагический момент - отбивалась набольшая группа русских солдат, явно обреченных на смерть, на второй- уборка трупов и отдых поле удачного боя.
- Вашу туркестанскую коллекцию мог бы купить императорский двор, если бы в ней не было таких картин, как «Забытый». Едва ли из всей вашей серии картин можно что-либо выбрать по вкусу государя. Я мог бы доложить его величеству...
- Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство, - резко возразил Верещагин. - Не осудите за прямоту моих слов. С вами говорит не прапорщик, а художник, создавший всё, что вы видите на этой выставке. К государю в случае необходимости могу и я обратиться. Что касается продажи картин, тут я хозяин и распорядитель. И прежде чем расстаться с картинами, я посоветуюсь с критиком Стасовым. Кроме того, я жду на выставку Третьякова...
- Так, так... Я знал, что вы упрямец, но делать предпочтение Третьякову не советую.
Взгляды их встретились. С минуту продолжалось молчание. Офицеры, сопровождавшие Кауфмана, насторожились. Генерал пошевелил губами, что-то хотел сказать, но Верещагин опередил его:
- Моя честь ничем не запятнана. Она не боится конфликтов, а совесть моя не позволит мне пойти на компромисс ни с кем, невзирая на лица и ранги! - Глава его сузились и продолжали упорно и прямо смотреть в лицо Кауфмана. Генерал тяжело вздохнул и, не простившись с Верещагиным, шагнул к выходу.
Верещагин остался в раздумье: «Как видно, не обойдется без неприятностей. Но посмотрим еще - кто кому влепит оплеуху?!»
Поздно вечером вернулся он в номер «Северной гостиницы», где ожидала его скучающая Елизавета Кондратьевна. Она встретила его весьма неприветливо.
- Ты все время отдаешь выставке. Когда же покажешь мне Санкт-Петербург?
- Как видишь, некогда. Народу - уйма!.. - Что значит «уйма»?
- Значит, очень много. Извини, я иногда забываю, что ты не в ладах с русским языком. Так вот, дорогая, на город любуйся без меня. Я сам рассчитывал в Петербурге отдохнуть, а вместо того - чувствую - не обойдется без канители. Кауфман шипит. Его вмешательство не сулит ничего хорошего. А тебя прошу - за меня не тревожься и меня не тревожь.