Фото художника Василия Верещагина

В годы преследований

Верещагин и Тургенев прошли в мастерскую. Иван Сергеевич снял тонкого сукна сюртук и повесил у дверей рядом с генеральским мундиром.
- Мундир этот скобелевский, - сказал художник. - Взял я у него для картины воспользоваться, а теперь остается мне как память. Эта складная табуретка тоже его. На ней он сидел, следя за ходом боя... Печальное известие, печальное! Было ему только тридцать девять лет. Генерал с тремя Георгиями! Быстро, очень быстро и ярко вспыхнул и сгорел как-то нелепо, глупо и неожиданно...
И опять заговорил Иван Сергеевич тихо и спокойно. Добрая, ласковая улыбка заиграла на его приятном старческом лице.
- История, вероятно, умолчит о причинах его смерти, - сказал он, садясь в плетеное кресло. - У нас в России историю любят приукрашивать. Превозносят владык и забывают о народе... И, вероятно, историки не упомянут о том, что я слышал о Скобелеве от Петра Кропоткина...
- А. что именно? - встрепенулся Верещагин.
- Вы, конечно, слышали о существовании в России тайной лиги из офицеров и генералов, созданной для охраны Александра Третьего?
- Слышал от брата, тот еще от кого-то...
- Так вот, Лорис-Меликов и граф Игнатьев предложили однажды Скобелеву вступить в эту лигу. И знаете, что он им ответил?.. - Тургенев улыбнулся и поведал: - Скобелев сказал им: «Арестуйте Александра Третьего и заставьте его подписать конституцию!..» Такой ответ делает честь храброму генералу!..
- Да, покойный мог такое сказать. Он не боялся, никого не боялся...
- И что же? Игнатьев донес об этом царю и получил пост министра внутренних дел. Вот каким путем добываются министерские портфели у нас в России!
Во время этого разговора Иван Сергеевич, не сходя с места, как бы между прочим, смотрел поочередно на две новые картины, стоявшие рядом на мольбертах.
- Вы еще что-то написали за это время, Василий Васильевич? - И приладив к глазам пенсне, Иван Сергеевич почти вплотную подошел к картинам.
- Какое жуткое спокойствие, какая тревожная предсмертная тишина! - сказал Тургенев, глядя на картину «Перед атакой». - Мужички! Русские мужички. Все прикорнули, притаились, а впереди пустая равнина и ожидающая их смерть... А эта картина - родная сестра первой. Тут ясно - чего стоила атака!.. Сколько здесь раненых, ужас!..
- Да, Иван Сергеевич, их были тысячи. Гангрена и недостаточный уход за ранеными, отсутствие необходимых медикаментов - все это вызвало и ускорило гибель очень многих. Да что говорить, даже палаток недоставало! Полуживые люди мокли под дождем и тут же сотнями умирали...
- Вы, Василий Васильевич, ни на кого из художников не похожи. За ваши работы, за все, какие только я знаю, поставил бы вам при жизни памятник.
- Что вы, Иван Сергеевич, будем надеяться, что и после смерти моей никто не догадается этого сделать, да и не за что.
- Надеюсь, обе картины будут принадлежать Павлу Михайловичу Третьякову?
- Обязательно. Прижимист. Знает цену не только картинам, но и своему рублю. Однако всегда предпочитаю Павла Михайловича. Полагаю, что и эти картины будут в его собрании.
- Одобряю ваше решение, Василий Васильевич, но есть у вас «Перед атакой», есть «После атаки», А где же атака? - спросил Тургенев.
- А я думаю - зритель, глядя на второе полотно, догадается, какова была атака. Впрочем, я пытался писать и атаку. Но не получается. И вот почему, - сдвинув тонкие складки на высоком лбу, Верещагин пояснил: - Если бы я наблюдал за атакой русских солдат из турецких редутов, то, вероятно, увидел бы то, что нужно. К сожалению, я видел атаку с тыла, то есть одни спины, сумятицу согнувшихся солдат, явно неуверенных в том, что они сумеют пробежать глинистое, вязкое после дождя поле и добраться до редутов противника. Так и вышло. Атаку отбили, Я не видел ни одного лица, но полагаю, что не заметил бы в них бодрости духа. Безрассудность атаки понимал каждый неглупый русский мужик, понимал - и, подчиняясь, шел на гибель. Сознаюсь, я почти написал эту картину, но спрятал ее.
- Покажите, Василий Васильевич.
- Не могу, Иван Сергеевич, не могу, - повторил Верещагин. - Ничего не вышло, извините, не покажу. Видимо, Иван Сергеевич, мне понадобился отдых. Устал. Нынче мне исполнится сорок лет, а я уже устал. Стыдно об этом говорить.
- Отдохните, побывайте у хороших докторов. А лучше всего провести вам лето у себя на Шексне. Своя русская земля, свой воздух, свои не подстриженные под гребенку деревья, целые леса, а в них зверей-то сколько! Не унывайте, Василий Васильевич, отдохните, - и снова за дело. Вы еще своей кистью наделаете чудес. Этакий вы Тарас Бульба! Вот так и кажется, что отдохнете вы - и сорвется у вас с языка: «Гей, хлопцы! Не посрамим искусство русское - есть ещё краски на палитре, да какие! Не засохли кисти волшебные! Не выветрились из головы мысли свежие! Поработаем себе на славу и добрым людям на пользу!..»
- А вы, видно, любите Гоголя...
- Ах, милый мой! Это такой писатель, которого может полюбить и академик, и читающий по складам Петрушка. Ну, Василий Васильевич, будьте здоровы! Заезжайте в Буживаль, не забывайте старика, не забывайте!.»