Фото художника Василия Верещагина

На Шексне

Степан умылся из ручейка, вытер лицо рукавом холщовой рубахи.
- Без солнца я, Васятка, не ходок. В лесу без солнышка недолго заблудиться. Однако не потеряемся, - заверил он.
- Да, действительно, облака толстые, сквозь такую толщу солнца не дощупаешься.
- Нет, в своих-то лесах где тут заблудиться! Ручеек выведет. Видишь, щурята и окуньки играют - значит, недалеко большая рыбная река. А по Шексне, по бурлацкой тропе, по бечевнику рано ли, поздно - до дому доберемся. Только ручеек этот нас, видать, вымотает. И чем дальше от дому, тем пуще есть захочется.
- Это верно, - согласился Верещагин. - Я, пожалуй, сейчас бы позавтракал - чай-кофе, яишенку. Что ж, будем двигаться дальше.
Берегом, заросшим ивняком, зашагали они по течению извилистого ручья, местами такого узкого, что перешагнуть можно, местами переходящего в глубокие бочаги-омуты.
Густые темно-серые облака низко нависли над лесом. Ветерок шумел и посвистывал, гуляя по остроконечным вершинам хмурого ельника. Невеселыми выглядели охотники, шли не разговаривая, держа наготове ружья - не вывернется ли из-под ног тетерев. Тот и другой все больше подумывали о еде.
- Правду старики бают, - сказал Степан, - идешь в лес на день, бери хлеба на неделю. Ужели никого не подстрелим?.. Придется тогда о рыбешке подумать.
И вдруг у поворота ручья, в бочаге за кустарником, послышалось кряканье утки. Катайко застыл на месте, навострив уши. Степан и Верещагин тихонько из-за кустов подкрались к бочагу. Утка плавала в окружении дюжины крохотных, беспомощных утят и ловила мошкару.
- Это не наша добыча, - рассудил Степан. - Матку убивать не будем, иначе эти крошки загибнут. Пойдем дальше.
Катайко хотел кинуться в бочаг за добычей, но его остановили сердитым окриком: «Тубо!» Утка нырнула, за ней нырнули утята и скрылись в густой траве под нависшей разлапистой елью. Охотники шли и шли, куда вел их лесной ручей. В темноводных бочагах плескались щуки.
Выбрав неглубокий, заросший травой бочаг, Степан остановился:
- Здесь, Васятка, мы рыбкой полакомимся. Проходы из бочага узкие. Изловим!..
- Попробуй, каким же это способом? - недоверчиво посмотрел Верещагин на своего спутника.
- А подштанники на что? Разводи костер. Рыба будет. - И, положив ружье на бережок, Степан разулся, снял подштанники, завязал у них концы; затем вырезал ивовый прут и сделал из него подобие обруча, обтянул гашником, получилось нечто похожее на садок. И пока Верещагин разводил костер из сушняка и бересты, Степан помутил батогом воду, потом несколько раз прошел по бочагу, доставая оттуда фунтовых щук и выбрасывая их на берег.
- Вылезай! Хватит! - кричал Верещагин, складывая трепещущих рыб около костра. - Куда их столько, не продавать же! Уже десяток!..
Щук выпотрошили; просунув каждой в пасть по ивовому прутику, зажарили над пылающим костром. Были щуки превкусными, хотя приправы кроме двух щепоток соли, у охотников не оказалось. У костра за едой повеселевший Степан стал рассказывать Верещагину, как в молодости он в здешнем лесу и оленей и лосей стреливал пулей, а нынче вот на эту животину никак нельзя нарваться, чтобы говядинкой себя побаловать,
- А то бывало и так, - разговорился Степан, вспоминая охотничьи бывальщины, - пороху-то нет, так на клепец вся надёжа. Однова медведь с клепцом-то за тра версты от места убрел. Догнал я его, а он и в клепце, а голыми руками не возьмешь. Ну, тут и приладишься обухом промеж ушей. Обухом-то шкуры не испортишь, а с клепцом на лапе он не больно ловок. Угомонил вот так. За шкуру твой покойный дядя Олеша семь целковых отвалил. Медвежатину в жареном виде вся Пертовка ела... А нынче-то и медведей у нас разогнали. В Пошехонье водятся, а у нас почти нет. Разве заблудший появится! Теперь скотине не опасно пастись. Волчье иногда наскакивает, особенно к осени, как волчицы начнут волченят обучать себе корм добывать - тут и поглядывай за овцами, а то всех передерут. Бивал я и волков, и лисиц, и язвиц полосатеньких. Куниц да норок - тех только в ловушки брал. Зарядом нельзя шкуру увечить, браком пойдет. Куничка, она дорого стоит, рубля четыре. А велика ли сама-то? Ну, таких штучек шесть в год попадет, и то - давай сюда... Зайчишек не бью, на их собаку науськать - и только, чтобы озимь не ели да яблоней не глодали. Прежде эту дичину за погань почитали, в горшок не клали, шкуру долой, а тулово - собаке. Нынче и эту нечисть люди кушают, у господ переняли. У тех скусы на все избалованные: поди-ко, подай другому барину гадюку в сахаре, так заместо миноги сожрет, да еще и похвалит...
- Охота, значит, хуже становится, нежели в прежние времена? - спросил Верещагин.
- А как же, и в половину того нет! Вот видишь, ходим-ходим, а на кого наткнулись? На одну многодетную уточку. Да еще разок портками рыбы половишь и ни с чем домой придешь. Мне не впервой так. Ежели пошел, скажем, ты на охоту, да баба тебе попала навстречу кареглазая - так лучше воротись и в лес не кажись, никакого тебе толку! Кареглазые да косые - хуже нет. Поп - тоже не к добру, уж это каждому младенцу ведомо. И черт их знает, что за порода такая!..
- Может быть, это пустяки, Степан?
- Поживи с мое - узнаешь... - Степан вытряхнул из бороды рыбьи кости и чешую, поднялся с луговины, прислушался к лесному шуму, понюхал воздух с подветренной стороны и, ничего подходящего не учуяв, сказал:
- Давай-ка пойдем, Васятка, по ручейку, куда-нибудь да выберемся. Верстушек через пятнадцать, думно мне, на Шексну обязательно попадем, а там к ночи, глядишь, до Пертовки доберемся...
Чем ближе подходили они к Шексне, тем более было препятствий на их пути: то бурелом загораживал берег ручья, то вязкие, зыбучие болота и озерки мешали двигаться в одном направлении, то вдруг ручей раздваивался и уходил в разные стороны.
Вышли на участок вырубленного леса, стало быть, близко Шексна. Бревна, зимой свезенные к ручью, были сплавлены весной в половодье. Остался трескучий валежник из вершин и прутьев, обреченных на гниение. За лесосекой начались каменистые бугры, заросшие колючим шиповником, калиной и мелким осинником. В изобилии цвела земляника. Запах прелых листьев смешивался с запахом цветущих растений.