Василий Верещагин во время первой поездки на Кавказ

Открытие выставки состоялось 14 ноября 1904 года в Петербурге в помещении Общества поощрения художеств. Общий вид главного зала очень напоминал мастерскую отца как развеской картин, так и расположением привезенной части ее обстановки с той разницей, что картины в глубине зала не были так скучены, как это было за Серпуховской заставой. Для лучшей обозреваемости они были развешаны равномернее по всем стенам зала. В левой половине главного выставочного зала (по его длине) была представлена та часть мастерской, где отец занимался литературной работой или отдыхал во время кратких перерывов в занятиях живописью и где на разостланных индийских коврах стоял его письменный стол, кресла, на стене висела коллекция старинного восточного и иного оружия. Там же находились предметы «скобелевского уголка», то есть его боевой значок, мундир, окладной стульчик и большой ключ от захваченного в русско-турецкую кампанию города Адрианополя. Прямо против входа в зал висел большой фотографический портрет отца, обрамленный ветвями пальмы с большим бантом из георгиевской ленты. Согласно письму моей матери министру двора барону Фредериксу от 26 ноября 1904 года выставлено было до четырехсот картин, этюдов и рисунков, не считая коллекции фотографий с прежних работ отца и предметов обстановки мастерской. Картин и этюдов, привезенных из путешествия в Японию, было двадцать.

За особой, малозаметной перегородкой со входом, замаскированным занавесью, висел упомянутый неоконченный этюд к картине «Воскресение Христа», который ввиду чисто реалистического толкования сюжета цензура не разрешила выставить в общих залах. Изображался на нем замурованный вход в пещеру, из которой очнувшийся Христос, отвалив каменную плиту, заграждавшую узкое отверстие в гробницу, с трудом вылезает наружу. Один из стороживших гробницу римских воинов в страхе убегает, другой же в ужасе отступает, пятясь перед открывшимся ему «видением». Этюд этот показывался только лицам, близким к художественным кругам, и надо заметить, что интерес к нему был очень большой. Пока происходило развешивание картин, мать моя, дав необходимые распоряжения Василию Платоновичу и полагаясь на его опыт, съездила в Москву посмотреть на семью и вернулась в Петербург, захватив меня с собой. Остановились мы в «Северной гостинице» напротив вокзала в скромном номере на третьем этаже. После газетных сообщений об официальном открытии выставки и о пребывании вдовы художника в «Северной гостинице» матери пришлось принять много визитов, из которых некоторые хорошо мне запомнились.

Первым посетил нас брат отца генерал Александр Васильевич Верещагин, служивший и живший в Петербурге с семьей, которая состояла из его супруги Ольги Ивановны и троих детей: Ольги, Владимира и Василия - моего сверстника. Впрочем, у них в семье мы с матерью были еще перед открытием выставки. Одним из первых приехал генерал-адъютант Александр Петрович Струков, во время турецкой кампании командовавший конным авангардом отряда генерала Скобелева. По отношению к отцу он неизменно питал самые дружеские чувства. Швейцар нашей гостиницы всегда был с нами очень вежлив. Но в тоне его голоса все же чувствовалось, что он разговаривает с жильцами с третьего этажа. После же посещения генерал-адъютанта Стружова его снисходительный тон исчез, а поклоны стали почтительнее. Через несколько дней после генерала Струкова явился с визитом двоюродный племянник отца командир гвардейского Преображенского полка генерал Владимир Сергеевич Гадон, тот самый Гадон, который, командуя, тогда еще в чине полковника, Киевским гренадерским полком в Москве, привел его однажды к нашей усадьбе, чтобы показать боевой значок генерала Скобелева.
Владимир Сергеевич был типичным преображенцем: высокого роста, стройный и широкоплечий, в расшитом золотом парадном мундире, с высоким, остроконечным кивером он был очень импозантен. На гостиничную же прислугу его внешность произвела неотразимое впечатление, что немедленно проявилось в ее отношении к нам с матерью. Но надо признать, что нашего швейцара окончательно и в самое сердце поразил все же не блестящий генерал Гадон, а не кто иной, как … дворцовый лакей!

Министр двора барон Фредерике, посылая из дворца моей матери спешный ответ, приказал, чтобы письмо было немедленно доставлено в «Северную гостиницу» посыльным. Нас с матерью не было дома. Когда мы, возвращаясь, приблизились к дверям, швейцар бросился со всех ног, оттолкнул ливрейного мальчика, собственноручно широко распахнул двери и замер в глубоком поклоне. Потом, торжественно передавая матери письмо на подносе, он доложил, что оно было доставлено дворцовым лакеем! Его как будто испуганный голос и подобострастная поза были настолько комичны что мать не могла удержаться от улыбки. С этого дня комедия с открыванием дверей неизменно повторялась при каждом нашем приходе и уходе из гостиницы. Объявления относительно посмертной выставки и аукциона картин были даны в большие печатные органы многих западноевропейских государств и США за две или три недели перед вернисажем, и в Петербург приехало много богатых коллекционеров и любителей искусства, особенно из Англии и Америки. Среди них был, например, американский миллиардер Чарлз Креен. Он несколько раз посетил выставку, внимательно разглядывал экспонаты, а потом заявил администрации, что покупает целый ряд понравившихся ему картин. На указание, что картины будут продаваться не по соглашению с заинтересованными лицами, а на аукционе, он самоуверенно ответил, что у него достаточно денег, чтобы побить своих конкурентов.
Между прочим, я помню, что он единственный из приехавших иностранцев сделал матери визит и принес ей при этом подарок. Это была небольшая дамская сумочка, черная, с золотой застежкой, сделанная из какой-то блестящей кожи с мелким, сетчатым рисунком. Мать моя знала английский язык очень слабо и потому разговаривала с посетителем по-французски. В свою очередь, Ч.Креен плохо говорил на этом языке и на вопрос матери никак не мог объяснить, из чего сделана сумочка. Наконец он взял карандаш и нарисовал какую-ту загогулину. Мать тогда догадалась и спросила: «Alors, c'est un serpent?», на что обрадованный гость закивал головой, повторяя: «Oui, oui, serpent, serpent!» Дамские сумочки из змеиной кожи тогда только что начали входить в моду в США и у нас еще не были известны.