Василий Верещагин во время первой поездки на Кавказ

Филиппинская серия

В последних числах декабря 1900 года отец отправился на Филиппины. Испано-американская война к тому времени уже почти окончилась, и лишь кое-где партизанские отряды филиппинцев оказывали еще американцам сопротивление. Отец посетил места сражений, беседовал с участниками боев. Как всегда, он сделал много набросков местности, зарисовок типов местного населения, американских солдат и т.д. Все это должно было послужить вспомогательным материалом для позднейших картин. Одновременно он знакомился с американской армией и при этом не только делал зарисовки, но собрал и привез домой образцы обмундирования, оружия и снаряжения.

Вернулся он в апреле 1901 года и сразу же приступил к работе над серией филиппинских картин. В то время мне было уже девять лет, и я интересовался рассказами отца о его путешествии, его беседами с матерью, дядей Паней или В.А.Киркором относительно сюжетов отдельных картин и их взаимной связи. Например, помню разговор отца с Василием Антоновичем относительно серии полотен, повествующих о печальной участи американского солдата, от его ранения до смерти в госпитале. Из разговора явствовало, что первым номером среди упомянутых полотен является этюд-картина «Раненый». Основываясь на личном опыте тяжелого ранения, полученного им в русско-турецкую войну на миноноске «Шутка» при попытке взрыва турецкого парохода на Дунае, отец говорил, что очень часто такое ранение не валит человека сразу и он способен некоторое время ходить, разговаривать и т.п. И только через несколько часов, когда проходит сильное нервное возбуждение, состояние раненого начинает быстро ухудшаться, он теряет постепенно сознание, и может наступить смерть. Если считать «Раненого» первой картиной, то «госпитальная» серия складывается не из четырех, а из пяти картин: «Раненый», «В госпитале», «Письмо к матери», «Письмо прервано» и «Письмо осталось неоконченным». Картину «Раненый» отец писал в летней мастерской, выбирая для этого самые жаркие, солнечные дни. При этом чучело лошади, стоявшее в одном из сараев летней мастерской, засёдлывалось привезенным с Филиппин кавалерийским седлом со всеми дополнениями: переметными сумами, карабином и прочим. Натурщиком на этот раз был постоянный служащий отца Василий Платонович.

Сцены в госпитале писались в зимней мастерской, и в роли сестры милосердия позировала моя мать, одетая в форменное платье, привезенное с Филиппин. Оттуда же была привезена и госпитальная кровать. Притороченный к седлу кавалерийский карабин на картине «Раненый» напоминает мне всегда трагический случай, происшедший у нас в усадьбе в 1901 году, когда отец уехал в Америку для организации выставки картин. Наш дворник Михайло был скромным и тихим человеком. Родители мои его очень ценили и считали, что на него можно во всем положиться. Ему-то моя мать и передала на попечение американский карабин со всеми патронами после того, как несколько раз видела, как я заряжаю и разряжаю его, разбираю магазинную коробку, чищу и без того чистый ствол. Хотя я и соблюдал необходимую осторожность, как учил меня отец, мать все же опасалась несчастного случая, который, однако, пришел с совершенно неожиданной стороны. По воскресеньям к Михаиле приходил из города его племянник, юноша лет шестнадцати, учившийся сапожному ремеслу. Увидев висящий на стене карабин, он снял его и стал рассматривать. Обеспокоенный Михаил о приказал ему немедленно повесить оружие на свое место. Но племянник, вместо того чтобы послушаться, в шутку прицелился дяде прямо в лоб. Рассерженный Михаиле, говоривший обычно тихим голосом, громко и резко крикнул: «Брось! Не балуй!» Испуганный неожиданным окриком юноша, по-видимому, вздрогнул и нажал на мягкую спусковую скобу. Раздался выстрел. Пуля попала Михаиле в середину лба, пробила голову, толстую бревенчатую стену за его спиной и вылетела в сад. Смерть наступила мгновенно.

При создании картин отец никогда не полагался только на память, на свой громадный опыт и художественную фантазию, а опирался на непосредственные наблюдения. Поэтому, например, перед созданием картины Бородинского сражения, происходившего в солнечный августовский день, он ехал на Бородинское поле писать этюд именно в августе в солнечную погоду. Или же для изображения Гималайских вершин, покрытых вечным снегом, поднимался в горы на высоту нескольких тысяч метров над уровнем моря. Соблюдение этого принципа в некоторых случаях казалось невозможным. Так, одна из картин филиппинской серии изображает допрос перебежчика, происходящий ночью, в комнате, освещенной всего лишь одной свечой. Разумеется, писать красками нельзя ни в полутемной комнате, ни при искусственном освещении. Тем не менее и в этом случае отец не отступил от своего правила, для чего изобрел остроумный способ.

В глубине зимней мастерской была построена комната, размером три на пять метров. Комната эта была без одной продольной стены и помещалась на подставках, так что пол ее являлся как бы подмостками сцены, на которой происходил допрос перебежчика. Внутри комнаты находился стол со стоявшей на нем бутылкой со свечой и раскладное садовое кресло для производящего допрос офицера. Огромное окно мастерской затягивалось на время работы отца двумя занавесками из плотной, черной материи. Между занавесями оставался небольшой промежуток, сквозь который в мастерскую проникала узкая, вертикальная полоса дневного света, падавшая на полотно картины. Все остальное пространство мастерской было погружено в темноту, особенно наиболее удаленный от полосы дневного света угол, в котором находилась «комната». Натурщик позировал поочередно в качестве персонажей, изображенных на картине: перебежчика, допрашивающего начальника, второго офицера и переводчика. Таким образом отец, стоя у мольберта, мог видеть внутренность комнаты, слабо освещенную Свечой, и изображать происходящую в ней сцену допроса на полотне, освещенном дневным светом.