Василий Верещагин во время первой поездки на Кавказ

Мастерская

Зимняя мастерская в доме за Серпуховской заставой не была лишь помещением, где отец работал и где находились его картины, а скорее походила на музейный зал, где, кроме многочисленных картин, было собрано множество предметов, привезенных отцом из его путешествий по разным странам Старого и Нового Света. Прежде всего надо указать на размер мастерской, которая составляла половину всего здания. Длина ее была более двадцати метров, ширина - восемнадцать метров, а высота равнялась двум этажам прилегавшей к ней жилой части дома. Посредине стены, обращенной к северу (влево от входа), было огромное - десять метров в длину - окно, начинавшееся на высоте около двух метров от пола и достигавшее потолка средней, наивысшей части помещения. Такое окно давало освещение, позволявшее работать в мастерской даже в пасмурные дни.

Картины в мастерской были размещены в местах с наиболее благоприятным и интенсивным освещением, то есть на стене в глубине помещения и в его правой половине прямо против окна. Так как законченные картины были в тяжелых золоченых рамах, то большие из них из-за своего веса не вешались на стены, а стояли обычно на мольбертах. Вообще же количество картин и их размещение довольно часто менялись в зависимости от того, была ли в данный момент выставка или же таковая только подготовлялась, и отец работал над новыми произведениями, которые им обычно создавались и выставлялись сериями.
На левой половине мастерской, устланной большими персидскими и индийскими коврами, стоял письменный стол, служивший отцу для его литературных занятий, которым он уделял много времени. Рядом находился вспомогательный стол с бумагами, рукописями, книгами и т.п. На столе, кроме обычных письменных принадлежностей, стояли две старинные китайские вазы. По одну сторону чернильницы лежал заряженный карманный револьвер отца, а по другую - револьвер матери и большой осколок, или, вернее, половина турецкой гранаты, в которой стояли карандаши и чернильные ручки. Отец клал револьвер в задний карман брюк всегда, когда выходил или выезжал за пределы усадьбы. Револьвер матери был куплен после следующего происшествия. В отсутствие отца зимней ночью, во время снегопада собаки начали неистово лаять. Как всегда, вышедший дворник выстрелил из ружья для острастки в воздух. Лай не прекращался. Тогда он зашел на другую сторону дома и выстрелил второй раз. Все успокоились. Но на другой день в глубоком снегу были обнаружены следы, которые указывали, что кто-то перелез ограду усадьбы, воспользовался промежутком, куда не доставали цепные собаки, через забор летней мастерской забрался на крышу сарая и заглядывал в большое окно. Испуганный, по-видимому, выстрелом, злоумышленник не рискнул разбить стекло п проникнуть в дом, а после второго выстрела скрылся.

Приехавший отец немедленно купил матери очень красивый никелированный офицерский револьвер системы «Смит и Вессон». Я прямо-таки в него влюбился и ходил вокруг стола, на котором он лежал, глядя на него, как кот на сало. Опасаясь несчастья, мать советовала отцу спрятать оба револьвера. Но он резонно заметил, что в таком случае револьвером нельзя будет воспользоваться в тот момент, когда это неожиданно окажется нужным. Он поступил иначе. Мне было уже девять лет. Отец призвал меня и передо мной разрядил и вновь зарядил револьвер, показал, как надо его держать и целиться, а потом передал его мне, и я должен был проделать то же самое сам. Затем мы вышли на двор и я два раза выстрелил. После этого отец попросил меня, чтобы я никогда не дотрагивался до револьверов в его отсутствие и сказал, что, когда мне захочется выстрелить, он всегда позволит мне это. Мое любопытство было полностью удовлетворено, и я в точности исполнил просьбу отца, и даже желания выстрелить у меня больше не появлялось.
Что же касается турецкой гранаты, то в своих воспоминаниях о русско-турецкой кампании («На войне в Азии и Европе», 1894) отец рассказывает, что, когда он делал набросок поля битвы у деревни Шейново, осколок гранаты, отчасти потерявшей силу, докатился до его стула. Этот-то осколок и находился у него на столе. Там же, возле осколка турецкой гранаты, стоял дедушкин подсвечник. Это был небольшой низкий медный подсвечник, с которым отец почти не расставался, так как брал его с собой в путешествия и в дальние поездки. Отец рассказывал, что мой дед любил перед сном читать газету, лежа в постели. Будучи дальнозорким, он ставил этот подсвечник с горящей свечой на свою высокую и широкую грудь, а газету держал в вытянутых руках. Между столами и окном тянулся ряд тропических растений в кадках: филодендрон, различные пальмы, драцены, араукарии и прочие, которые необычайно оживляли, украшали и придавали уют всей мастерской. Особенно красиво была обставлена и декорирована угловая часть левой половины мастерской у входа, где располагались коллекции отца. На широкие лавки вдоль стен спускались пушистые ковры, прикрывавшие стены над лавкой на высоту около одного метра и через лавку спадавшие на пол. На полу лежал пестрый индийский ковер, на котором располагались полукругом два мягких кресла и козетка, обтянутые темно-малиновым бархатом, а также большое индийское кресло черного дерева с очень длинными ручками, все покрытое художественно исполненной резьбой.