<>

Василий Васильевич Верещагин. Воспоминания сына художника

   

Василий Верещагин
   
   
Василий Верещагин
во время первой
поездки на Кавказ
 
  

  
   

Содержание:

Предисловие - 2 - 3 - 4 - 5
Выставка картин в Америке
Переселение из Парижа
в Москву
- 2
Усадьба за Серпуховской
заставой
- 2
Обитатели усадьбы
Творческая деятельность
художника

Мастерская - 2 - 3
Наша семейная жизнь
2 - 3 - 4 - 5 - 6
Посетители - 2
Василий Антонович Киркор - 2
В Крыму - 2 - 3 - 4 - 5
Имение на Кавказе - 2 - 3
Филиппинская серия
Второй раз в США - 2
Серия картин «1812 год» - 2 - 3
Путешествие в Японию
Отъезд отца - 2
Посмертная выставка
2 - 3 - 4
Продажа картин - 2 - 3 - 4

   


Отъезд отца на театр военных действий и его гибель

Дни радости по случаю возвращения отца омрачались тревожными сведениями, которые он привез из Японии. Неутешительным было и то, что он узнал в Петербурге: влиятельные лица из придворных кругов смотрели на приближение грозных событий с ничем неоправдываемым оптимизмом, предполагая, что до войны не дойдет, а если бы она и вспыхнула, то это не может случиться скоро и времени для подготовки будет достаточно. Были и такие мнения, что быстрая, решительная и широкая подготовка к войне со стороны России могла бы обострить конфликт и приблизить начало военных действий.
Отец же был убежден в противоположном.
Для всех близких людей, хорошо знавших характер отца, знавших его жизнь, посвященную борьбе с войной, было ясно, что за ее началом немедленно последовал бы его отъезд в действующую армию. Ни возраст (ему шел уже шестьдесят второй год), ни глубокая и нежная привязанность к семье не смогли бы удержать его дома или в тылу армии. Он, как и прежде, стремился бы на переднюю линию, где льется кровь русских людей, чтобы снова видеть кровавую бойню, называемую войной, и изобразить ее ужасы в своих картинах, с которыми еще раз обратился бы к совести людей всего мира.
Лучше, чем кто-либо иной, знала все это и мать. Она глубоко страдала, но в силу своей сдержанности и умения владеть собой не проявляла на людях своих чувств, своего горя. Зная ее и зная, насколько она разделяла взгляды отца, я твердо убежден, что ни до, ни после начала войны она не пыталась отговорить отца от его решения участвовать в русско-японской кампании. Несомненно, она просила его не рисковать по возможности жизнью, помня, что столь им любимая и любящая семья с тревогой ожидает его возвращения. Но не больше! Уверен в этом, а говорю в форме предположения только лишь потому, что на эту тему родители вели между собой продолжительные разговоры, но никогда в присутствии нас, детей, или вообще третьего лица.

После начала военных действий (8-9 февраля 1904 года) день отъезда отца на Дальний Восток был назначен на 28 февраля. До этого срока надо было многое обсудить и сделать. Отец еще раз ездил в Петербург. Так же как перед отъездом на фронт в русско-турецкую кампанию 1877 года, он написал духовное завещание. Необходимо было решить вопрос финансового обеспечения семьи во время отсутствия отца, так как материальное положение наше в то время было очень тяжелым.
100 тысяч рублей, полученные отцом в конце 1902 года за купленную правительством серию картин об Отечественной войне 1812 года, были в значительной части истрачены на уплату долгов, связанных с перевозкой картин и устройством выставок в США, так как аукцион в Нью-Йорке в ноябре 1902 года не мог покрыть всех расходов на это путешествие и двукратную поездку на остров Куба. Больших денег стоило также последнее путешествие отца в Японию.
Средства к жизни на будущее время должна была дать новая серия картин - японских, но возможность ее написания в настоящее время отпадала. Не оставалось ничего другого, как снова войти в долги.
День отъезда отца быстро приближался. Все обитатели нашей усадьбы и прежде всего, конечно, члены семьи жили в состоянии тревожного, нервного ожидания. Рано утром 28 февраля отец встал, напился чаю, позавтракал, простился с каждым из служащих в усадьбе, а потом прощался с матерью. Меня и сестер подняли ранее обычного и еще до завтрака, перед восемью часами, позвали к отцу в мастерскую. Матери там не было. Она была в таком ужасном душевном состоянии, что уже не владела своими нервами и осталась в своей комнате. Отец встретил нас у дверей, поздоровался и молча прошел с нами к широкому низкому плюшевому креслу, в котором отдыхал во время кратких перерывов в работе.
Он сел, а мы, как всегда, прилепились к нему: я и средняя сестра сели по обеим сторонам на мягкие ручки кресла, а младшая - на колени. Отец был, по-видимому, крайне взволнован и только молча прижимал нас к себе и нежно гладил по голове. Его волнение передалось нам. Мы также молчали, крепко прижимаясь к нему. Через минуту молчания он начал говорить тихим голосом, переходившим постепенно в шепот. Он говорил нам, что уезжает надолго, что не знает, когда вернется, и просил, чтобы мы любили и слушались маму, любили друг друга, не ссорились, хорошо учились, были бы честными и всегда говорили только правду. Потом отец крепко обнял и поцеловал каждого из нас, встал, отвел нас в столовую и, сказав, чтобы мы пили свой утренний чай, вышел в переднюю, быстро оделся, и мы слышали, как хлопнула дверь парадного входа.

Окно столовой выходило на противоположную от двора сторону, и экипажа не было видно. Находившиеся в столовой сестрина няня и старая кухарка Авдотья тихо между собой перешептывались. Одни из трех дверей столовой вели в короткий коридор, соединявший главное здание с кухней. Вдруг мы услышали быстрые шаги отца, который прошел через кухню и коридор, открыл двери и остановился на пороге столовой. Мы все трое вскрикнули: «Папочка!» - и вскочили, чтобы бежать к нему. Но он молча замахал на нас обеими руками, и мы в испуганном недоумении остановились.

Отец стоял на пороге, лицо его выражало страшное волнение, а глаза, в которых явно блестели слезы, он быстро переводил с одного из нас на другого. Продолжалось это не более одной или двух секунд, после чего он резко повернулся и вышел. То были последние мгновения, в течение которых мы его видели.
Старая кухарка покачала сокрушенно головой и громким шепотом сказала: «Вернулся! Ох, не хорошо это! Не быть добру!» (Жизнь и творчество великих художников: Пейзажи Ван Гога.)
После отъезда отца время тянулось однообразно и грустно.
Я и сестра Аня готовились к поступлению в гимназию: я - во второй класс, а сестра - в первый. Занимался с нами рекомендованный тетей Машей студент медицинского факультета Московского университета Михаил Александрович Ровинский, живший у нас во флигеле. Мать была все время сама не своя. Она по-прежнему была к нам внимательна и ласкова, интересовалась, как идет наше учение, но выглядела плохо. Ведение хозяйства она почти полностью передала бабушке, и казалось, что мысли ее постоянно витают где-то далеко-далеко. Оживлялась она и веселела лишь на некоторое время, когда приходили письма с Дальнего Востока от отца. Так прошел март. Уже начиналась весна, но было еще холодно, и мы ходили гулять в шубах. В один из первых апрельских дней, позанимавшись с нашим репетитором, мы, дети, были в своей детской во втором этаже и собирались идти на прогулку.
Неожиданно раздался звон колокольчика у дворницкой. Колокольчик этот висел снаружи у окна дворницкой, так что его было слышно и в главном здании. От колокольчика тянулась длинная, метров шестидесяти проволока к воротам, которые всегда были заперты, и желающий попасть во двор должен был звонить. Почту приносили обычно позднее, а каждый иной посетитель, да еще в столь ранний сравнительно час, был большой редкостью. Поэтому все мы, вместе с бабушкой, с любопытством смотрели в широкое окно, выходившее во двор.

продолжение