Василий Верещагин во время первой поездки на Кавказ

Наша семейная жизнь

Раньше всех в доме вставал отец. Если только какое-либо событие не нарушало обычного распорядка дня, он начинал работать в шесть часов утра. В те дни, когда в столь ранний час было уже достаточно светло, он сразу же брался за кисть и палитру и работал с небольшими перерывами до темноты. В противном случае садился за письменный стол и при свечах работал над своими литературными произведениями до появления дневного освещения, достаточного для занятий живописью. Вечерние часы он проводил также за письменным столом. К утреннему чаю и завтраку вся семья собиралась в столовой между восемью и девятью часами. Минут за тридцать до этого отец заходил в детскую, ставил меня, сестру Аню, а позднее и младшую Лиду полукругом, сам становился перед нами, и под его команду мы делали утреннюю гимнастику.
Отец всегда обращал большое внимание на наше физическое развитие. В детской, которая, как я уже говорил, была очень большой, два столба подпирали к потолку балку с укрепленными на ней гимнастическими снарядами - трапецией, кольцами, веревочной лестницей и шестом. Нам покупали мячи-«серсо» для игры на воздухе, а летом за полчаса до обеда отец выводил нас иногда на двор и учил прыгать в высоту. Сам он по нашей просьбе перепрыгивал через спинку детского стульчика, делая это и в последние годы своей жизни, в возрасте шестидесяти лет, с удивительной легкостью. Здесь необходимо сказать несколько слов о внешности отца. Я не буду говорить о чертах лица и его выражении: о них легко можно судить по сохранившимся многочисленным фотографиям. Что же касается фигуры, то отец был выше среднего роста, плотный, очень подвижный и энергичный. Он регулярно занимался по утрам гимнастикой, прекрасно плавал и любил ездить верхом. Вся его внешность говорила о большой физической силе. При работе он никогда не надевал халат, которого вообще не имел. Носил он обычно костюм темно-синего цвета с жилетом. К пальто надевал котелок, а летом, в жару - чесучовый пиджак и соломенную шляпу. Вне дома из кармана его пиджака торчал уголок белого носового платка, а в петлице висел Георгиевский крест, полученный за I участие в обороне Самаркандской крепости в 1868 году. К постоянному ношению Георгиевского креста, конечно, вне дома, отца обязывал статут этого ордена. Очень любил он душиться заграничным кёльнским одеколоном. В сильные морозы, когда в мастерской было очень прохладно, отец надевал черную шелковую шапочку. На ногах он носил не ботинки, а высокие сапоги с мягкими голенищами, под длинные брюки.

Летом в хорошую погоду утренняя гимнастика и чаепитие происходили на большой террасе, примыкавшей к столовой и расположенной на северной стороне дома, рядом с летней мастерской. С этой террасы открывался прекрасный вид на Москву. Прямо перед домом, за рекой Москвой, тянулись заливные луга, потом огороды и только вдалеке, ближе к горизонту, начинался город, затянутый маревом, сквозь которое блестящими точками сияли золотые купола московских колоколен и соборов. Каждый, кто видел открывавшуюся с террасы панораму, всегда выражал восторг. Надо, однако, заметить, что река, столь украшавшая эту панораму и протекавшая сравнительно недалеко от дома, была совершенно непригодна для купания. Многочисленные городские фабрики спускали в ее воды такое количество отходов, что от брошенного в воду камня со дна поднималась черная муть. Сразу же после завтрака отец уходил в мастерскую. Летом, особенно в солнечные дни, он очень часто работал с натурщиком в летней мастерской. Мать и бабушка занимались хозяйственными делами, а дети шли на прогулку с няней или гувернанткой. Мать много читала, ездила в город за покупками. Музыкой она занималась мало и в периоды, когда отец бывал дома, редко играла на рояле, чтобы не мешать его работе.

В пятилетнем возрасте я уже не признавал авторитета няньки, не желал ходить под ее присмотром на прогулки вместе с сестрой Аней, а большую часть летнего дня проводил во дворе, интересуясь разными хозяйственными работами. Наблюдал, как плотничал Василий Платонович, как работник и дворник пашут или сеют, отбивают косу или косят, как чистят на конюшне лошадь, надоедая всем бесконечными вопросами: как, почему и отчего. Одним из очень ранних детских впечатлений был разговор отца с нашей новой старухой-няней. Когда отец зашел утром в детскую, новая няня сказала ему, что дети вечером, перед сном, не молятся и даже не знают молитв, и бралась научить их всему этому. Тот, кто знаком хотя бы с перепиской отца с В.В.Стасовым, знает, что в более молодые годы отец отличался вспыльчивостью, иногда и резкостью, и потому отнесется, возможно, с недоверием к моим словам, но я утверждаю, что никогда не слышал, чтобы отец повышал на кого-либо голос, говорил рассерженным или раздраженным топом. А потому на меня особенно произвел впечатление тон его ответа няньке. Решительно и даже резко отец сказал, что запрещает забивать голову детям сказками о боге, святых, ангелах и тому подобными поповскими выдумками или же учить их молитвам. Нянька оторопела и слушала, раскрыв рот от изумления. И только, когда отец вышел из комнаты, она тихо сказала присутствовавшей при разговоре горничной: «Такой хороший барин, а что говорит! И детей малых учит не верить в бога. Накажет его за это господь. Накажет».