Василий Верещагин во время первой поездки на Кавказ

В связи с этим случаем я должен сказать об отношении к религии в нашей семье. Отец был атеистом. Старинными церквами и иконами он интересовался исключительно с художественной точки зрения. Ни он, ни наша мать, ни мы, дети, не ходили в церковь, не молились и не соблюдали постов. Иконы в доме были только у верующих, а именно у бабушки Пелагеи Михайловны и у прислуги. Бабушка была очень религиозна. В ее комнате висела икона, перед которой всегда горела лампада. Бабушка утром и вечером молилась, соблюдала посты, а перед праздником пасхи говела и причащалась в какой-то городской церкви. Она, возможно, страдала от того, что ее внуки растут «нехристями», но, соблюдая желание отца, никогда ни с кем из детей не пыталась говорить на религиозные темы. Впрочем, и ее сын Паня был атеистом.
Но будучи атеистом и не позволяя забивать детям головы «божественным», отец был терпим по отношению к верующим. В прежние времена на праздники рождества и пасхи приходской священник с дьяконом и с одним или двумя певчими обходили дома наиболее зажиточных прихожан для совершения богослужений. И к нам на эти праздники приходил священник церковного прихода, к которому обитатели усадьбы были причислены. Пока священник шел от ворот к дому, в столовой спешно ставили на полку в углу заранее приготовленную для этого случая икону с лампадой. Встречала священника бабушка и остальные верующие из служащих усадьбы. Во время службы приходили и отец с матерью, но становились позади молящихся и по окончании богослужения не подходили целовать крест, а лишь обменивались со священником обыкновенным рукопожатием и благодарили его за поздравление с праздником. Бабушка платила пять рублей, которые принимал дьякон, после чего священник спешно прощался, поскольку дорога была дальняя, ходили они пешком и таких визитов предстояло им сделать немало.

Хотя религиозно-обрядовая сторона церковных праздников была чужда нашей семье, некоторые обычаи, связанные с празднованием рождества и особенно пасхи, соблюдались. На рождество непременно делалась елка, и все члены семьи и служащие получали подарки. Однажды на пасху няня подарила моим сестрам по кукле, сделанных ею очень удачно из тряпок. Лица у них были, конечно, белые. Сестры отправились к матери, чтобы она их разрисовала. Взявши у отца краски и кисть, мать нарисовала с грехом пополам физиономию одной из кукол. Другую же она посоветовала отнести отцу, говоря, что он нарисует гораздо лучше. Тот охотно согласился. Через несколько минут кукла смотрела совсем живыми глазами и приятно улыбалась. Но сестра Аня с удивлением спросила, почему одна половина личика - грязная? «Это не грязь!» - сказал отец, - это тень! Посмотри, у Лидочки тоже одна щечка светлая, потому что она освещена, а другая - темная. Надо только смотреть издали!» - «Папочка! - отвечала Аня. - Как же я буду смотреть издали, когда куколка у меня еще маленькая и я должна носить ее на руках?» Забрав своих кукол, сестры вернулись к матери, говоря: «Мамочка! Папа не умеет рисовать. Ты рисуешь лучше. Сделай, пожалуйста, личико и второй кукле!»

На лугах, окружавших нашу усадьбу, росли шампиньоны. Отец, выросший в грибном краю на берегах реки Шексны, ужасно любил собирать грибы. Поэтому, когда после дождя появлялись шампиньоны, он не мог отказать себе в удовольствии собирать их. Приблизительно за час до обеда он звал меня, брал за руку сестру Аню, а позднее и младшую Лиду, и мы выходили в поле. Перед обедом мы возвращались домой иногда с полной корзинкой. Отец немедленно садился в столовой и сам чистил грибы. Если попадался гриб с червячками, отец вспоминал, бывало, слова своего деда со стороны матери, Жеребцова, говорившего: «Не те черви, которых мы едим, а те черви, которые нас будут есть!»

Более далекие прогулки пешком или выезды из усадьбы всей семьей случались редко.
Помню прогулку, когда отец, взяв меня с собой, отправился пешком в деревню Новинки, где зашел в избу старосты и долго с ним беседовал. По моему малолетству тема их разговора меня не интересовала. Я сидел на лавке и с любопытством разглядывал непривычную обстановку крестьянской избы. Довольно смутно помню поездку всей семьей в историческое село Коломенское, расположенное в нескольких верстах от нашего дома на холмистом берегу Москвы-реки. В памяти остался лишь красивый старинный храм и открывавшийся оттуда прекрасный вид на заливные луга другого берега. Отец рассказывал нам о дворце царя Алексея Михайловича, и мы ходили на то место, где он стоял. Оно было обозначено большими кустами акации, посаженной по линии фундамента. Однажды отец, отправляясь в город, взял меня с собой. Покончив с делами, он решил показать мне Московский Кремль и главное - Грановитую и Оружейную палаты. Перед воротами Спасской башни мы остановились, и отец рассказал историю Кремля. Я обратил внимание на то, что все, кто проходил или проезжал воротами, снимали шапки. Отец ответил, что это - старинный обычай, соблюдаемый русскими людьми. «И мы с тобой, - сказал он, - снимем шляпы. Но только верующие обнажают головы, чтобы почтить икону над воротами башни, а мы это сделаем в память русских людей, строивших эти стены, в память русских ратников и воевод, которые проходили и проезжали когда-то здесь, отправляясь в поход для защиты родной земли!»
В Кремле мы шли мимо памятника Александру II, возле которого стоял дворцовый гренадер в высокой медвежьей шапке. Увидев у гренадера два Георгиевских креста, отец заговорил с ним. Оказалось, что старый солдат участвовал в русско-турецкой войне, с отрядом генерала Скобелева переходил Балканы и был в тех же сражениях, что и отец. Разговор их принял столь оживленный и затяжной характер, что я начал дергать отца за рукав. Увидев мое нетерпение, он сердечно распрощался со своим бывшим соратником, и мы, наконец, отправились осматривать Грановитую и Оружейную палаты, Царь-колокол, Царь-пушку и кремлевские соборы.