Василий Верещагин во время первой поездки на Кавказ

Внезапно в поле нашего зрения показался друг отца Василий Антонович Киркор. Всех нас поразил его вид. Он не ехал на извозчике, как обычно, а шел пешком, большими, поспешными шагами. Его шуба была широко распахнута, а шапку он нес в руке. Дворник едва поспевал за ним. Лицо Василия Антоновича выражало растерянность, и, что было особенно удивительно, направлялся он не к парадному входу, а к крыльцу кухни, куда и вошел. Мы были в полном недоумении. Бабушка, почувствовавшая, по-видимому, что что-то случилось, сказала нам, чтобы мы подождали, а сама потихоньку пошла вниз. Казавшееся нам странным поведение Василия Антоновича позднее объяснилось.

В этот день, как всегда, он пришел в свою канцелярию, где его ожидала утренняя газета. На первой ее странице ему бросилось в глаза напечатанное крупным шрифтом сообщение о том, что 31 марта у Порт-Артура броненосец «Петропавловск» наткнулся на японскую мину и в полторы минуты затонул. Находившиеся на его борту адмирал С.О.Макаров и знаменитый художник В.В.Верещагин вместе с семьюстами офицерами и матросами погибли. Схватив шубу и шапку, Василий Антонович помчался за Серпуховскую заставу, чтобы, насколько возможно, осторожно сообщить семье своего друга о его трагической смерти и своим сочувствием и дружеским участием постараться смягчить боль удара. Ведь уезжая на фронт, отец обратился к своему другу с последней просьбой: «Не оставьте советом и помощью жену мою, если она обратится к вам». В настоящий момент прежде всего была необходима нравственная поддержка. Так как у Серпуховской заставы, где кончалась конка (городская железная дорога с конной тягой), Василий Антонович не нашел извозчика, он решил идти оставшиеся пять-шесть верст пешком, чем и объяснялась его расстегнутая шуба и шапка в руках. Не зная же наверняка, дошло ли уже страшное известие до жены его друга, Василий Антонович направился в кухню, чтобы получить информацию от прислуги. Пробыл он у матери больше часа и ушел опять пешком, так как в доме царило полное смятение и некому было приказать заложить в экипаж лошадь и отвезти его в город. Я и сестры, не дождавшись бабушки, решили пройти к матери, но двери ее комнаты были заперты, и нас не пустили к ней под предлогом, что она плохо себя чувствует. Когда бабушка пришла к нам наверх, лицо у нее было заплаканное и руки дрожали, но сказать нам о гибели отца она сама не решалась. Прислуга также об этом молчала. После обеда приехал брат матери, любимый нами Паня, а на другой день утром явилась и тетя Маша. Она была женщина энергичная, деловая, вместе с тем добрая и приветливая, любившая всю нашу семью и особенно мать и бабушку, которые отвечали ей тем же. Ее приезд был благотворным для всех, особенно для матери, которая была в полном отчаянии. Под ее влиянием мать собралась с силами настолько, что решилась призвать детей и сообщить им о смерти отца. С тех пор прошло уже полных шестьдесят шесть лет. Многое за это время пришлось пережить и перетерпеть, но все же писать о событиях, об отдельных моментах и сценах тех дней тяжело.

Начиная с третьего дня стали приходить в большом количестве сочувственные телеграммы и письма от отдельных лиц и учреждений, русских и заграничных. Кто-то приезжал, чтобы выразить сочувствие лично, но дворнику было приказано не впускать никого и говорить, что «барыня извиняется, но не может никого принять». Получена была и телеграмма от командующего дальневосточной армией, генерала А.Н.Куропаткина, в которой он говорил, что «вместе со всей Россией оплакивает великого художника и своего боевого товарища». Но мать еще много дней не могла смириться с мыслью о смерти мужа и все надеялась, что среди спасенных неожиданно найдется и наш отец. Потом запрашивала командование в Порт-Артуре, не остались ли какие-либо его вещи, бумаги и т.п. Ответ был отрицательный. Ездила она и в Петербург, где разговаривала с одним из спасенных матросов, который будто бы видел отца перед взрывом. Но ни он и никто другой не могли сказать ей, что было с отцом потом.
Последняя надежда погасла.

Должен рассказать еще об одном событии, которым мать моя была очень тронута. Приблизительно через пять дней после появления в газетах сведений о гибели отца, пришли несколько крестьян из соседней деревни Новинки. Мать находилась в таком состоянии, что не могла с ними разговаривать и отказалась их принять. На десятый день они пришли снова и усиленно просили через дворника, чтобы мать их приняла, так как им, дескать, очень нужно ее видеть. Их впустили и провели в мастерскую. Мать вышла к ним, поздоровалась и, предполагая, что их интересует дальнейшая судьба участка земли под усадьбой, довольно сухо спросила, что им нужно?
Пришедших было шесть человек во главе со старостой. Все они были одеты в праздничные поддевки. Староста выступил вперед, еще раз поклонился и как-то нерешительно и как бы конфузясь сказал: «С несчастьем вас!» Мама, не ожидавшая таких слов и не понимая их значения, растерянно и со слезами на глазах ответила: «Да разве с несчастьем-то поздравляют?» Староста смутился еще более и тихим голосом сказал: «Да барин-то был уже очень хороший! Жаль его!» Только тогда мать поняла, что пришедшие были делегацией, которая хотела выразить ей сочувствие, а первые слова старосты являлись результатом его неопытности в выражении своих мыслей. Она сердечно их поблагодарила, крепко пожала всем руки и попросила сесть. Пришедшие просияли, видя, что выраженные ими чувства были поняты и оценены. Беседа продолжалась минут десять, после чего староста и его спутники поднялись, с низким поклоном пожелали силы и здоровья матери и ее деткам и степенно удалились. Мать впоследствии много раз вспоминала это, так сердечно и непосредственно выраженное ее горю сочувствие и ценила его больше, чем все официальные телеграммы и письма.