<>

Александра Боткина. Василий Верещагин и Павел Третьяков

   

Апофеоз войны
   
   
Апофеоз войны,
1871
 
   

Бухарский солдат
   
   
Бухарский солдат
(сарбаз), 1873
 
  

  
   

Содержание:

Страница 1
Страница 2
Страница 3
Страница 4
Страница 5
Страница 6
Страница 7
Страница 8
Страница 9
Страница 10
Страница 11
Страница 12
Страница 13
Страница 14
Страница 15
Страница 16
Страница 17
Страница 18
Страница 19
Страница 20
Страница 21

   


Как пишет Павел Михайлович в этом письме, он более всего желал, чтобы Общество любителей в продолжении трех лет не устроило особого помещения для верещагинской коллекции. Желание его сбылось. В 1893 году он говорит в письме к Стасову: «...Общество Люб. Худ... приняло мой дар, сделало меня почетным членом, но не исполнило условий, на которых приняло, не выстроило помещения и я по истечении положенного срока взял коллекцию обратно к себе; как же не ко взаимному удовольствию обеих сторон устроилось дело? Коллекция вернулась в то место где ей следовало быть, а Общество избавилось от напрасного расхода на постройку, тем более, что причина, заставившая делать преждевременный дар и отделять коллекцию от моего собрания, с полным примирением моим с Д.П.Боткиным - устранилась. Что же было бы хорошего, если бы эта коллекция была бы теперь в каком-нибудь клубе художественного общества?
Все это будет известно в истории галереи в свое время, теперь же еще рано. Рано обнародовать причину ссоры моей с Боткиным из-за Верещагинской коллекции...».
Первая часть верещагинской трилогии оканчивается приобретением вещей, принадлежавших Гейнсу.
В копировальной книге Павла Михайловича сохранилось письмо к Гейнсу (без числа):
«Милостивый Государь Александр Константинович! Простите, что я не мог ранее ответить Вам. Несмотря на глубокое желание пополнить Верещагинскую коллекцию Вашими вещами, мне в настоящее время никак невозможно принять Ваше предложение,, преждевременная уплата Верещагину сумм, следовавших ему в 1876 и 1877 годах, увеличение постройки нашей фабрики (в виду сокращения рабочих часов) и вообще существующее денежное затруднение - положительно не позволяют мне согласиться на предложенное Вами. Не будет ли возможности устроить это дело иначе, напр., продажею, как я предлагал, которая останется между нами. Вы можете печатно заявить, что передали вещи в Верещагинскую коллекцию и никто никогда не узнает на каких условиях. Простите, имея большое и бескорыстное желание приобщить эти работы туда, куда они должны принадлежать, я не могу более прилично обставить свое предложение.
С глубоким уважением имею честь быть вашего превосходительства покорным слугой
П.Третьяков».

В чем состояло предложение Гейнса, нам осталось неизвестным. С другой стороны, известно, что «Опиумоеды» и «Бачи» у Гейнса не были. Но головки, о которых упоминал Павел Михайлович в письме к Крамскому, и рисунок «Религиозная процессия в Шуше» были приобретены Павлом Михайловичем и присоединены к коллекции.
У Гейнса же были куплены этюды для картины «Бурлаки», которая Верещагиным написана не была.
Приобретение второй части трилогии - индийских этюдов, и третьей - картин болгарской войны, которые одно время должны были слиться воедино, состоялось самостоятельно.
Индийские этюды, которые хранились у Стасова и которые Верещагин запретил Павлу Михайловичу видеть, были отправлены Стасовым в Париж к тому времени, когда Верещагин должен был вернуться из Индии. Стасов писал о них Павлу Михайловичу: «Вы, конечно, уже знаете, что Верещагин воротился из Индии и живет теперь в Париже... Я уже отправил ему все его 78 индийских этюдов, скоро придет к нему и остальная партия его этюдов, и тогда он принимается за работы, истинно «громадные».
Когда Павел Михайлович сетовал, что не видал их, Стасов писал: «Напрасно Вы подумали, будто многие видели индийские этюды его. Вовсе не многие, а всего только три человека: я, мой брат и Собко. Ни Влад. Жемчужников, ни кто бы то ни был другой - никогда не видал ни единой черточки! Мой брат Дмитрий видел по специальному разрешению Верещагина, так как несколько месяцев вся индийская коллекция хранилась у него в квартире, и никто кроме него не входил в запертую на ключ комнату; Собко ж видел потому, что я один не мог справиться с распаковкой, а потом упаковкой, и я, как человека близкого мне и очень скромного, взял его тут в помощники».
В Париже Верещагин приводил в порядок этюды и начал исполнять задуманную серию глубоко содержательных картин из истории английской колонизации в Индии. В это время там жил Крамской. Они видались. Крамской писал Павлу Михайловичу 13 июня 1876 года: «Верещагин забегал ко мне... Он мастерской еще не выстроил. ...Работает в нанятой - где? никто не знает... Я убежден, что он во многих вещах просто избалованный ребенок... его практичность совершенно особого рода... Это художник последней геологической формации...».
«Верещагин,- отвечает Павел Михайлович 28 июля,- совершенно верно, избалованный и даже очень ребенок, но обладающий иногда практичностью высшего пошиба; во всяком случае, это субъект крупный и интересный, хотя, может быть, и не особенно приятный, но для Вас единственный русский художник в Париже, потому что какие теперь остались или имеют прибыть - не художники, за исключением, разумеется, Антокольского...».
Между тем у Верещагина были крупные денежные неприятности при постройке мастерской. Он писал Павлу Михайловичу и просил дать ему 10 000 рублей взаймы: «...верно не откажете мне в этой небольшой сумме, отдача которой, уверяю Вас, хорошо обеспечивается уже теми работами, которые у меня есть теперь».
9 сентября 1876 года Павел Михайлович писал Крамскому: «Вчера получил я два письма от Верещагина и сегодня утром послал ему телеграмму, что спрашиваемую сумму он получит в скором времени. Через несколько часов получил Ваше письмо. Очень доволен, что телеграмма отправлена ранее получения письма, т. е. что решение мое не истекало из описанных Вами обстоятельств, и очень благодарен Вам за все сообщенное. Скажу Вам, что об условии при покупке «выдачи заимообразно Верещагину в случае если ему потребуется 10 тыс. рублей» мне совершенно не было известно ни от Боткина ни от Гейнса при заключении запродажного условия, иначе Вы это слышали бы от меня, как Вам известно,- все переговоры и договоры были между Боткиным и Гейнсом... Я виделся после того с Гейнсом, он мне сказал, что с Боткиным это было выговорено. Вы знаете, что Боткина спрашивать мне об чем бы то ни было по этому делу невозможно, и я отвечал... Гейнсу, что хотя в условии, заключенном между нами, этого пункта и нет, и потому он для меня не обязателен, но я готов буду сделать эту ссуду, если найду возможным, в то время, когда она потребуется... Скажу Вам откровенно, что в настоящее время при крайнем небывалом безденежьи, повсеместном застое торговли, банкротствах,- сделать эту ссуду (не рассчитывая на нее в данный момент) мне было не легко, но не невозможно, и я очень этому рад, что так случилось, т. е. что было не невозможно.

продолжение