Александра Боткина. Василий Верещагин и Павел Третьяков
«Милостивый Государь Павел Михайлович! В. В. Верещагин, окончив устройство своей выставки (на Фонтанке, у Семеновского моста в бывшем доме Безобразова), просил меня известить об этом Вас - с тем, что не пожелаете ли Вы повидать его выставку теперь, ранее других, пока она не открыта еще для публики. Если Вы можете для этого приехать, то известите меня и мы отправимся в Безобразовский дом вместе, где он уже будет находиться. Ему положительно желательно, чтоб эта коллекция Балканских картин (Индийские тоже выставлены) поступила именно к Вам, но, кроме того, теперь он желает показать Вам свою выставку отдельно от других собственно по личному к Вам сочувствию и в ответ за Ваше внимание к его произведениям и искреннюю любовь вообще к искусству и к русскому в особенности. Полагаю нелишним сообщить для Ваших соображений, что хотя ему очень хочется поместить эту свою галерею именно к Вам, но все же он решился выручить за нее определенную им сумму и для этого даже «пустить се с молотка», как он выражается, если бы не мог выручить своей суммы иначе; - словом, он просто предпочтет того, кто даст больше. По его словам, это необходимо ему для покрытия значительных долгов и исполнения заранее предположенных им работ. Пока никому еще эта выставка не показывается. Ожидая Вашего уведомления, прошу верить глубокому и сердечному к Вам уважению Вашего покорнейшего слуги В.Жемчужников». Роль Стасова перешла к Жемчужникову. Стасов, рассорившись с Верещагиным, отстранился. Верещагин сносился с Павлом Михайловичем через Владимира Михайловича Жемчужникова, который переслал Павлу Михайловичу записку Верещагина: «Павлу Михайловичу можно прийти когда он хочет, но предупредите, что свет лишь с 1-су. В.В.». Павел Михайлович был, видел. О том, что они между собой говорили, мы можем судить только по последующим письмам. 4 марта Жемчужников пишет Павлу Михайловичу: «Сегодня я послал Вам, Павел Михайлович, № L'Art, о котором здесь говорится, и посылаю это письмо в подлиннике, согласно желания В.В.Верещагина. Это ответ на Ваше письмо от 2-го, переданное ему тоже в подлиннике». «Владимир Михайлович! Скажите, пожалуйста, Павлу Михайловичу, что по всей вероятности многие годы, если не пока я жив, я не продам мои этюды. Напишите еще П.М., что мне нужно оправдаться в том, что я его пригласил посмотреть мои новые работы раньше других и как бы с видами на его любовь к искусству. Прилагаемый N° L'Art пусть будет моим оправданием. Француз, который меня, конечно, знать не знает, ведать не ведает и который, разумеется, повозился со всякими художниками и картинами, изумляется этим работам и признает, что они составляют эпоху в развитии миросозерцания художников. Я знал, что говорю не только живое слово, но новое слово и полагал, что П.М. своим тонким чутьем поймет это - нет, не понял - так пусть же состоится распродажа моих военных картин; в материальном отношении она мне будет только выгодна, а П.М. казнится тем, что не понял того, что показалось ему незначительным только по причине своей близости к нему... «В своей земле и проч...». Даже пошлите это письмо Павлу Михайловичу; как порядочный человек, он не обидится кое чем резким, а если поймет, что мне досадно на него, так только угадает, особенно если прибавить, что за него самого. Пошлите ему и № L'Art - я чист и не боюсь упреков в зазывании в свою лавочку. В.Верещагин». Павел Михайлович ответил на это письмо Жемчужникову 8 марта 1880 года: «Милостивый Государь Владимир Михайлович. Положа - как говорится - руку на сердце, скажу искреннюю правду, что нисколько не обиделся письмом Василия Васильевича. За приглашение посмотреть картины я ему глубоко благодарен. Приобретение Болгарской коллекции не могло состояться просто по цифре ее стоимости: по назначенным ранее В.В. ценам по размеру, она в настоящем ее размере могла стоить 55-60 тыс.; я определил на это дело 75 тысяч; назначение теперь было 95 тысяч. Назначить эту цифру В. В. имел полное право, так как переговоры весной не состоялись и решено было считать как бы их и не было. Вы меня предупредили: если цена не подойдет, не торговаться, а просто сказать, что не подходит, что я и сделал. Я ни на минуту не заблуждаюсь в мнении о себе, как знатоке, с тонким чутьем и пониманием. Я просто искренний любитель. Никакие статьи ни мнения ни здешние ни заграничные не имеют на меня никакого влияния; я смотрю по своему крайнему разумению и говорю (знаю, гром и молния упадут на меня за эти слова): в коллекции войны - имея в виду идею бить войну - многое не сказано и есть вещи ненужные (№№ 4, 7, 12, 17, 18, 19 и 20), вот почему помимо цены в целом составе коллекцию я не пожелал приобрести и поспешил сообщить об этом Вам до открытия выставки, полагая, что на выставке уже могут быть назначены отдельные за каждую картину цены, и я мог бы явиться одним из первых покупателей, так как мне казалось аукцион едва ли удобная форма для продажи. Я и теперь желал бы приобрести несколько картин, но В.В., может быть, не пожелает, чтобы я и с аукциона приобрел что-нибудь. В обеих коллекциях есть пещи такие гениальные, что все заграничные статьи были довольно бледны и недостаточно верны. Что за сравнения, то с Жоромом, то с Ор. Берне, то с Детайль, то с Невилем. Я считаю и считал всегда Верещагина таким колоссом, что по многим сторонам сто таланта не знаю никакого из всех современных художников - включая и Фортуны - ему равного; но, от большого и требуя большого, я смело всегда скажу, что по моему любительскому разумению - у него не так, хотя В.В. и не признает этой возможности. | ||||||||||||||||||||||||
