Александра Боткина. Василий Верещагин и Павел Третьяков
«Многоуважаемый Иван Николаевич, Ваши письма от 5 и 7 своевременно получил. Благодарю за все сообщенное. Радоваться еще очень рано; мы имеем дело с очень тонким человеком, недаром много лет жившим вблизи отцов иезуитов; я этого господина очень хорошо знал по опыту и ни на минуту не ошибался в нем, но Дмитрия Петровича я до сего времени совершенно не знал. Прося Вас передать г. Гейнсу, я желал выиграть время, но на другой же день, т.е. в пятницу, я ему послал копию письма Верещагина, прося как можно скорее разъяснить это дело, причем присовокупил, что я совершенно согласен с В.В. Я желал ответ г. Гейнса предъявить Боткиным, но ответа до сегодня не получил, а между тем сегодня узнал, что Боткины вчера уже уехали в Петербург, не извещая меня и не видавшись со мною более после известного Вам разговора. Теперь, когда я пишу это, может быть, все уже приведено в порядок. Из тех условий, которые г-да Боткины от меня скрыли, но опровергнуть которых они будут не в состоянии, а именно - коллекция не может быть делима, продаваема и должна быть открыта постоянно - выходит что же: Боткин скажет, что он оставляет всю коллекцию себе, и что она будет в его квартире постоянно открыта, и этим вполне удовлетворит бывшие словесные условия; тем дело и кончится; и будет казаться в порядке; Д.П. поместит всю коллекцию у себя в квартире, продавать из нее ничего не будет, всегда желающим можно ее будет видеть, чего же больше. Только я один не буду удовлетворен: потому что я этой коллекции (после выставки в Москве) никогда уже не увижу и, главное, буду сильно сомневаться в будущей судьбе коллекции. Если бы Дмитр. Петр, один, без меня устроил это дело сразу, теперь же, так как я желал его устроить - о, как бы я обрадовался, какой бы для меня был праздник, и цель была бы достигнута, и человека нашел бы для меня пропавшего. От Верещагина я ничего не имею. С нашей стороны и с Вашей все сделано, что можно было сделать. Теперь можно и успокоиться - если можно. Преданный Вам глубоко П.Третьяков». 13 апреля 1874 года Павел Михайлович писал Крамскому: «Сию минуту получил Вашу телеграмму. «Обстоятельства переменились. Боткин везет к Вам письмо от уполномоченного и предложит Вам то, что Вы ему уже предлагали, ухватитесь до поры до времени. Вы ничего не знаете». Благодарю сердечно и жду разъяснения...». Крамской ответил 13 апреля: «Пишу к Вам в больших торопях. Сейчас был у Гейнса: он просил запиской прийти к нему. Дело в том, что он не написал Вам до сих пор ничего, потому что был введен в заблуждение, и ждал, когда приедет Боткин, и тогда уже Вас известит. В этом он теперь кается перед Вами. Но Боткины, вероятно, вели дело в самом деле так, как будто не они покупают и потому Ваше письмо последнее к Гейнсу открыло ему глаза, и он меня просил Вам телеграфировать (что я уже сделал), что Боткины по разным недоразумениям (о которых мы с Вами говорили уже) едут в Москву и будут предлагать Вам то, что Вы раньше им предлагали, после письма Верещагина. Дело повернулось хорошо». 15 апреля 1874 года Павел Михайлович сообщает: «Вчера получил Ваше письмо. Вчера же и с Дмитрием Петровичем Боткиным виделся; коллекция уступлена им мне потому, что он не может идти против заявленной мною цели: передать Училищу Живописи и Ваяния, и я уже принял на себя все обязательства. Итак дело кончено. Дело, в котором Вы принимали участие не меньшее мня. В конце недели полагаю быть у Вас. До свиданья». Накануне - 14 апреля - Павел Михайлович дал Д.П.Боткину такую подписку: «Я, нижеподписавшийся, дал сию подписку почетному гражданину Дмитрию Петровичу Боткину в том, что уступленную им мне коллекцию картин, этюдов и рисунков В.В.Верещагина, по закрытии выставки ее в здешнем Обществе Любителей Художеств обязуюсь передать в полном составе Московскому Училищу Живописи и Ваяния для помещения в отдельном месте. Следующие платежи В.В.Верещагину в сумме девяносто тысяч рублей принимаю я на себя на условленные сроки. Москва 14 апреля 1872 года.- Почетный гражданин Павел Михайлович Третьяков». 26 апреля 1874 года Павел Михайлович написал Крамскому: «Вас, вероятно, удивляет, что меня так долго нет в Петербурге; по непредвиденным обстоятельствам, от меня независящим, я не мог ранее завтрашнего дня выехать, но так как 28 числа рождение моей жены, то я и выеду только 28-го вечером и в понедельник буду у Вас. Прошу Вас записочкой известить А.К.Гейнса, чтобы он не беспокоился о том, что я долго не являюсь для окончания дела; в понедельник же может быть все покончено». Павел Михайлович принес Туркестанскую коллекцию Верещагина в дар Училищу живописи и ваяния. Но неприятностям и волнениям не пришел конец. Историю этого дара описывает Перов в письме к Стасову 27 апреля 1874 года: «Извините, что я долго не отвечал на Ваше письмо; но причина тому была немаловажная, которую я и постараюсь изложить Вам здесь. П.М.Третьяков, купив коллекцию картин Верещагина, предложил ее в подарок училищу (Живописи, Ваяния и Зодчества), но с условием, чтобы училище сделало пристройку с верхним освещением, где бы и могла помещаться вся коллекция картин, и дал свободу сделать это через год и даже через два, а покуда картины могут поместиться в училище на степах, и назначивши известную плату, открыть вход для публики; таким образом даже еще кое-что приобретется для постройки галереи. Что же Вы думаете сделали члены совета, т.е. начальствующие лица училища? Конечно, обрадовались, пришли в восторг, благодарили Третьякова? Ничуть не бывало. Они как будто огорчились. Никто не выразил никакого участия к этому делу и начали толковать, что у них нет денег (по смете оказалось, что для этого нужно 15 тысяч). Думали, гадали - где достать эти деньги, и не нашли, и почти что отказались от этого подарка, даже и не послали поблагодарить Третьякова, а назначили другой совет, куда был приглашен и Третьяков, вероятно, с тою целью, что так как он уже истратил 92 000, то не пожертвует ли он и 15 000 на постройку. Нужно Вам сказать, что в совете сидели Солдатенков, Ананов, Станкевич и Дашков, у каждого есть не один миллион, а несколько. | ||||||||||||||||||||||||
