Александра Боткина. Василий Верещагин и Павел Третьяков
3 мая 1874 года Павел Михайлович писал Крамскому: «Я вовсе упустил поблагодарить Вас за Ваше сердечное участие по делу приобретения Верещагинской коллекции - впрочем, Вы знаете, что я искренне благодарен Вам. Не забыли ли Вы попросить В. В. Стасова, чтобы он чего не насвирепствовал бы насчет Училища Живописи и Ваяния, что для меня будет очень неприятно. Если Вы не видались с ним, то поскорее увидайтесь». 4 мая Крамской ответил: «Со Стасовым я виделся в день Вашего отъезда - встретил его на Невском. Сообщил ему результат всего, что касается до коллекции Верещагина, просил его успокоиться, ничего не писать и все дело предать воле божьей, и он согласился». Всю эту историю Стасов припомнил и обнародовал в 1893 году, когда, по поводу принесения Павлом Михайловичем в дар городу Москве своего собрания, он поместил в «Русской Старине» статью «П.М.Третьяков и его картинная галерея». Павел Михайлович по своей природной скромности не хотел, чтобы о нем писали, отговаривал Стасова. Но когда статья все-таки появилась, Павел Михайлович написал опровержение и поместил в «Московских Ведомостях» в ответ на многие неточности. Он писал, между прочим: «Совет училища не отказывался, а затруднялся принять дар Верещагинской коллекции совершенно основательно, по многим весьма уважительным причинам, иначе он не мог и не должен был поступить, и я, будучи сам членом того совета, вполне признавая правильность взглядов своих товарищей, взял свое предложение обратно». В то же время Павел Михайлович написал Стасову, упрекая его за опубликование непроверенных фактов: «...насчет Верещагинской коллекции... Отказа, повторяю, не было, я сам взял предложение обратно. Перову - ближайшему моему приятелю (по художеств, части) очень от меня досталось за то, что он написал Вам, входить же в газетную полемику мне было вовсе неприятно... тем более что покупка Верещагинской коллекции доставила мне столько неприятного и поссорила меня с лучшим другом Дмитрием Петровичем Боткиным, вследствие чего и явилась немедленная необходимость пожертвовать коллекцию куда-нибудь,- что что-нибудь еще заявлять печатно мне было просто противно... Совет в то время составляли между другими: Солдатенков, Боткин, Станкевич, Мосолов, оба брата Третьяковы, все преданные делу искусства, за что же класть на них неверное, ненужное обвинение...». С Училищем живописи и ваяния было покончено. Павел Михайлович поднес коллекцию Верещагина Московскому Обществу любителей художеств. В мае 1874 года Риццони пишет Павлу Михайловичу из Рима: «Дорогой друг Павел Михайлович, видно, и этот раз Вам не удастся приехать сюда, я ждал Вас со дня на день, а уже теперь и ждать перестал; получаю из Москвы известий, по которым вижу, что Вы еще там, а теперь скоро в Кунцево, так что Вы, видно, поездку отложили. Слышал и читал о Вашем приобретении вещей Верещагина и слышал, что Вы их теперь передали Обществу Любителей. Мне чрезвычайно интересно будет взглянуть на это собрание». Павел Михайлович, конечно, не мог поехать в Рим. Кроме хлопот с верещагинской коллекцией, он эту весну был занят развешиванием своего собрания в только что отстроенной своей первой Галерее. 16 августа 1874 года Риццони писал из Петербурга: «Получил Ваше письмо из Риги, сестра мне его переслала... Содержание Вашего письма меня очень удивило,, думаю и думаю и не могу сообразить, какого рода поступка могло разрушить многолетняя дружба. Совершенно сочувствую Вашему отзыву относительно эзуитизма всех их, давно убежден, что никто из них не остановится ни перед чем для достижения цели...». В следующем письме он говорит: «Часто думаю о Вас и, по правде сказать, беспокоюсь, чувствую, что Вы оскорблены, ибо Ваше последнее письмо написано под тяжелым впечатлением. Говорил с Кузьмой Терентьев. но из-за всего ничего не понимая...». Действительно, Павел Михайлович был глубоко уязвлен поведением Д.П.Боткина. Михаил Петрович, бывший, без сомнения, главной пружиной в этой махинации, вышел сухим из воды. Но с Дмитрием Петровичем отношения порвались. Дела с Обществом любителей шли тоже негладко. Павел Михайлович писал Крамскому 20 августа: «Выставку Верещагина Общ. Люб. Художеств открывает в своей старой квартире (новой не нашли и не увеличили старой, что можно бы сделать). Помещены картины будут тесно и едва ли удобно; вообще эта коллекция, или лучше сказать обращение с этой коллекцией, продолжает пополнять бывшие «приятные» для меня ощущения». В виде утешения Крамской отвечал в сентябре: «С глубоким и искренним прискорбием узнал я, что разные невеселые мысли и чувства продолжают возникать, как необходимые последствия огромного патриотического поступка. Если бы Вы сделали такое дело, за которое обыкновенно раздаются в высоте Олимпа награды и внимания, тогда всем бы это было попятно, а огромная, обыкновенно молчаливая в этих случаях (да и во всех, впрочем) толпа людей, составляющих так называемое общество, усиленно молчала бы; но зато все, кто лично знаком с Вами и с кем Вы живете, постарались бы забежать к Вам, поздравить Вас, пожать Вам руку и потом полетели бы на площади и стогны благовестить о Вашем поступке и, как о господнем покровительстве, награде, которая всегда и неизбежно настигает настоящего гражданина. А то вы, к несчастью, тронуты тем, что называется идеей, и зато роковым образом вместо награды должны быть наказаны. Зачем так мир устроен?» | ||||||||||||||||||||||||
