<>

Александра Боткина. Василий Верещагин и Павел Третьяков

   

Апофеоз войны
   
   
Апофеоз войны,
1871
 
   

Бухарский солдат
   
   
Бухарский солдат
(сарбаз), 1873
 
  

  
   

Содержание:

Страница 1
Страница 2
Страница 3
Страница 4
Страница 5
Страница 6
Страница 7
Страница 8
Страница 9
Страница 10
Страница 11
Страница 12
Страница 13
Страница 14
Страница 15
Страница 16
Страница 17
Страница 18
Страница 19
Страница 20
Страница 21

   


Юридически теперь собственник коллекции Боткин, один он купил ее на свое имя, он может только по доброй воле своей уступить мне половину, и я должен, как ни больно это мне и как ни трудно делить, но я по совести должен взять половину для того, чтобы хоть половина могла остаться навеки нераздробленной. Д.П.Боткин может сказать, что он после себя оставит духовное завещание, но духовное завещание можно сегодня сделать, а завтра уничтожить; я же и брат мой свои части, или же, если бы Дмитрий Петрович согласился нам уступить его часть, то все собрание нами теперь же было бы пожертвовано, т.е. теперь же было бы закреплено за каким-либо учреждением с тем непременно, чтобы помещено оно было в особом, хорошо устроенном помещении. Я попробую сделать ему, т.е. Д.П.Боткину, предложение, но не думаю, чтобы был успех. Сегодня пойду к нему и о результате напишу Вам завтра два слова, а теперь никак не мог передать Вам короче все, что считаю нужным передать. Простите за неразборчивость и помарки, потому что спешу. Как жаль, что мне не пришлось лично с Вами в Петербурге увидаться, может быть, мы с Вами все лучше бы устроили. Я Вас раз видел очень близко, проходя мимо Дома Мин. Внутр. Дел, когда Вы подъехали к выставке, но не посмел нарушить Ваше инкогнито.
Ваш глубоко искренне преданный П.Третьяков.

Москва, 3 апреля 1874 г.».
Через день Павел Михайлович снова писал ему: «Вчера я писал Вам, что Д.П.Боткин ни на что другое не соглашается - или разделить пополам или взять все в полную собственность, без дальнейших обязательств, и что я не знаю на что решусь. Последнее не верно, я ни на что не могу решиться и не решусь, пока не выскажетесь Вы – единственный, могущий иметь голос в этом деле».

4 апреля Павел Михайлович, по-видимому, сообщил Василию Васильевичу ответ Д.П.Боткина (он не сохранился), а 5-го добавляет эту поправку. В тот же день он пишет и Гейнсу:
«Ваше Превосходительство Александр Константинович.
Возвратясь из Петербурга, Д.П.Боткин сообщил мне, что он купил у Вас коллекцию В.В.Верещагина в полную собственность, но что он может, если я желаю, уступить половину. Я считал это совершившимся фактом, хотя все газеты сообщили, что коллекция продана Третьякову и Боткину. На днях я получил письмо от Василия Васильевича, копию с которого при сем прилагаю. Я писал Вам два раза; в первом говорил, что встречается затруднение в помещении; во втором просил скорее сказать, можно ли надеяться на приобретение коллекции, так как я все придумываю, как бы устроить их помещение; в обоих я разумел не помещение в своем доме, т.е. в квартире: если бы поместить у себя, то для этого нечего придумывать. Безусловное приобретение Дмитрием Петровичем изменило все предположения, но теперь, как Вы увидите из письма Василия Васильевича, дело представляется в совершенно ином свете, и я покорнейше прошу Вас, ваше превосходительство, поскорее разъяснить это недоумение. Я с своей стороны совершенно согласен с тем, что В. В. заскобил в своем письме.
С истинным почтением имею честь быть Вашего Превосходительства покорный слуга
П.Третьяков.

Москва, 5 апреля 1874 года.
Я предъявлял Дмитрию Петровичу письмо Василия Васильевича, предлагая исполнить теперь же желание автора, вместе с ним - Д.П. или мне с моим братом, но он на это не согласился.
П.Т.».

Гейне, по-видимому, не любил писать: Василий Васильевич на это жалуется, и Павлу Михайловичу на его два письма Гейне не ответил. Опасаясь не получить ответа и на это письмо, Павел Михайлович написал Крамскому: «Если бы не затруднило Вас попросить А.К.Гейнса написать мне немедленно разъяснение, как и кому продана Верещагинская коллекция, чтобы решить мне, что вернее: письмо Василия Васильевича или рассказы Боткиных».
Крамской ответил: «Успокойтесь. Дело обстоит благополучно. Вот Вам отчет моего объяснения с Гейнсом. Я сказал ему прежде всего следующее: я воротился только что из Москвы, и меня просил П.М.Третьяков просить Вас сообщить ему условия, на которых приобретена коллекция Верещагина, я виделся с ним вчера. Перед праздником же я получил от Павла Михайловича уведомление, что Боткин едет в Петербург от имени образовавшейся компании в Москве для приобретения всей коллекции, с тем, чтобы устроить особое помещение, куда поместить, не раздробляя ее, - чтобы галерея была постоянно открыта для публики. На это Гейне сказал: «Мне собственно все равно, кто приобретает коллекцию, условие еще не было заключено, но были словесные условия при третьем лице, при Жемчужникове, которые все заключались в том только, что коллекция не может быть делима, продаваема и должна быть открыта постоянно. Вот и все. На Фоминой я жду Боткина, чтобы заключить нотариальным порядком эти условия».
Тогда я просил позволения сообщить ему несколько подробностей мне известных, может быть, более чем ему, и рассказал, что слышал от Вас в общих чертах, и о письме к Вам Верещагина, и в заключение спросил, что он думает? Тогда он сказал: «Ну, хорошо же. На Фоминой неделе Боткин будет, мы заключим условие, как я вам уже сказал, что коллекция не должна быть раздроблена и постоянно открыта, и тогда я сообщу копию П.М.Третьякову». Я говорю: «Вы позволите мне сообщить Павлу Михайловичу наш теперешний разговор, ваше превосходительство?» - Хорошо, сообщите! - на этом мы расстались... Тревожиться Вам нет никакого повода. Надо спокойно выждать развязки. Не принимать никакого предложения о делении коллекции. Мне сдается, что Боткин неосторожно сам себя поставил в затруднительное положение. Гейне предупрежден. Я считаю себя счастливым, что обстоятельства поставили и меня несколько прикосновенным к этой истории».

продолжение